Воин

Империя трещала, содрогаясь от восстаний, войн и природных катаклизмов. Каждый день приходили безрадостные вести, а Ксеркс был не в силах предпринять что-либо для предотвращения надвигающейся катастрофы. Владыка огромной державы был обречен бессильно следить за тем, как обстоятельства и злая воля богов губят его царство. От него требовали чуда, но он не мог творить чудес. Чего можно ожидать от старого, неуклюжего, бесхарактерного человека, когда бессильны маги и самые лучшие полководцы. Оставалось лишь грозно хмурить брови и сопеть, узнавая о новых кознях врагов.

— Что опять натворили эти богомерзкие язычники? — прорычал Ксеркс.

— Они стоят у Крита и грабят проходящие мимо суда.

— Так пусть финикияне сами накажут их! Или они не в силах справиться с десятком морских разбойников?

Гаубарува состроил неопределенное выражение, означавшее нечто вроде — ну не знаю. Затем он куснул ноготь и вымолвил:

— Но повелитель знает, что их эскадры пущены на дно. А кроме того, если они нападут на этих эллинов, к Криту заявится весь афинский флот.

Ксеркс понуро кивнул. Это ему было известно. И все это было ужасно унизительно. Вот то ли дело раньше, когда под его левой рукой был громадный флот, а правая руководила гигантской, из сорока шести народностей собранной армией. И когда рядом были Артабан, Мардоний, Гиперанф, злоязыкий Заратустра, водивший дружбу с демонами. То были неспокойные, но великие времена. Теперь пришла позорная старость.

Сложив руки на объемистом животе, царь исподлобья взглянул на Гаубаруву. Тот уловил настроение повелителя и настороженно замолк. Ксеркс вздохнул.

— Ну что же ты? Читай дальше.

Прочие известия были еще безрадостней. В Гедросии приключился мор. Следовало ожидать, что зараза того и гляди доползет до Парсы. Милетяне вновь предприняли дерзкую вылазку в лидийские земли, сожгли несколько селений и захватили добычу. В Армению вторглись кочевники-скифы, для борьбы с которыми требовалось послать по крайней мере десятитысячный корпус, какого у Ксеркса не было. Зачитав все, что было написано на папирусе, хазарапат добавил еще одно известие на словах.

— Мои соглядатаи доносят, что при дворе великого царя поселилась измена.

— Что?! — Ксеркс даже привстал от неожиданности. — Заговор?!

— Ну, пока еще до этого дело не дошло, но многие близкие повелителю люди высказывают недовольство тем, как он управляет государством, и шепчутся о необходимости перемен.

Царь в волнении рванул висевшую на шее золотую цепь. От ярости шейные мускулы набухли, цепь врезалась в них, словно пытаясь удавить Ксеркса.

— Кто это?!

— Я не осмеливаюсь.

— Говори!

— Подобные слова слышали от начальника бессмертных.

— Гидарн?

— Точно так, великий царь.

— Кто еще?

— О том же говорят Артафрен и Мегабиз, а также… — Гаубарува изобразил легкое замешательство и, словно решившись, быстро проговорил:

— Сиятельная Аместрида.

Ксеркс зашипел, с усилием выталкивая из груди застрявший там воздух.

— Свинья! Грязная свинья! Я отрежу им языки!

— Будь осторожней, повелитель. Если ты обрушишь на них свой гнев, не предоставив доказательств вины, знать будет очень недовольна.

— А плевал я… — Ксеркс не договорил и умолк. — Ну ладно. Так дай мне эти доказательства.

— Я постараюсь.

— И побыстрее! А теперь призови ко мне моих сыновей и Гистаспа. А затем повели прийти Гидарну, Артафрену и Мегабизу. И еще пошли за этой жирной свиньей. Я хочу поговорить с ней перед тем, как увижу своих сыновей. Ступай!

Поклонившись до земли, Гаубарува вышел. Едва за ним прикрылась дверь, царь огляделся и принялся массировать левую грудь, успокаивая заколовшее сердце. В последнее время он нередко делал это, тщательно скрывая свою болезнь от посторонних глаз. Вот и сейчас Ксеркс полагал, что его никто не видит. Однако он ошибался. Сквозь тонкую щель в стене за повелителем Парсы наблюдали два человека. Они внимательно вглядывались в раскрасневшееся лицо царя, прислушивались к его сиплому дыханию. Диагноз был единодушен.

— Он не жилец, — сказал вельможа, чью шею украшала массивная золотая цепь с изумрудами, точная копия той, что была на Ксерксе.

— Но он нам еще пригодится, — ответил второй, кладя трехпалую руку на серебряный эфес меча.

— Да, он нам пригодится…

* * *

Ксеркс рассматривал свою жену и поражался. Как же он много лет назад мог влюбиться в эту женщину — толстую, с отвратительно-явственными усиками под угрястым носом и тяжелым запахом изо рта. Правда, в те времена Аместрида была стройной, лицо ее было свежо, словно весенняя трава, а талию можно было обхватить пальцами. Но минули годы, и теперь жена вызывала у царя лишь отвращение.

Вздохнув, Ксеркс принял грозный вид и сказал:

— Я призвал тебя к нам, чтобы выразить наше недовольство.

Аместрида округлила глаза.

— Чем я прогневила великого царя и любимого мужа?

Царь сурово взглянул на супругу.

— До нас дошли слухи, что ты высказываешь недовольство нашим правлением.