Воин-2. Знак Пути

Владимир стоял на гребне Киевской стены и глаза его впитывали последние капли уходящего дня, южный ветер играл тяжелым плащом, накинутым поверх красного, расшитого золотыми нитями кафтана, багряные штаны из тяжелой ткани покатыми складками спускались в голенища ярких рыжих сапог. Чуб на непокрытой голове развевался будто струйка черного дыма, серьга в ухе полыхала раздутым углем рубина и сам князь, грозный как неукротимое пламя, олицетворял могучую силу русского духа.

Но не кажущиеся, а настоящие пожары полыхали за стеной по обеим сторонам Днепра. Грозные, не знающие жалости, пахнущие горьким дымом утрат и тяжким духом горелой плоти. Но огромная, хорошо вооруженная польская рать, пройдя по русской земле как лавина, все же остановилась под мощными стенами Киева, будто морская волна уткнулась в скалистый берег и обессилено откатила.

Три дня держала киевская дружина иноземное войско, три дня за каждую русскую жизнь поляки платили десятком своих, но закованных в железо польских рыцарей не становилось меньше, все новые и новые отряды прибывали по Днепру невесть откуда. Из окруженного города не смог вырваться ни один гонец с тревожной грамотой для союзных с Киевом воевод и для богатырей на заставах. Помощи ждать было неоткуда и Владимир приказал войскам отступить за ворота, не губить понапрасну жизни. Вот только мало кто его послушался… Обе дружины, и большая, и малая без команды вышли в поле вечером третьего дня, а к следующему полдню только жалкая горстка раненых отбивалась от несметного войска по колено в крови. Такого поражения Владимир даже представить не мог – от малой дружины остались два десятка, большую вообще почти полностью выбили. Силы русичей таяли на глазах, а князь почувствовал ужасное, горькое бессилие, какое не раз испытывал в детстве, проглатывая обиды, терпя побои, причитающиеся сыну рабыни.

Надо бы как-то уберечь хоть оставшееся малое войско, но никого в городе не удержишь, все рвутся защищать Киев и светлого князя. Ящер бы побрал их храбрость и верность! Да вознесут ей хвалу сказители…

Если поляки с темнотой пойдут в напуск, Киеву не устоять. Прольется столько крови, что на многие версты вниз по реке вода станет красной. И уж если с боем войдут в ворота, то спалят город дотла – в отместку за потери, от злобы за слишком тяжкую победу, в доказательство своей силы.

Есть только один выход… Сдать Киев без боя. Только так можно сохранить и город, и жителей, но таким поступком он навсегда покроет себя позором, женщины никогда не назовут Владимиром своих сыновей, а за стол начнется такая грызня, что крови прольется не многим меньше, чем от польских мечей. Но все таки меньше…

Одна беда – никто и не подумает послушать приказ о сдаче. Никто. Так и погибнут все до единого.

Владимир спиной почуял чье-то присутствие, но не вздрогнул, уже знал, кто из его людей появляется так неслышно.

– С чем пришел, Белоян? – не оборачиваясь спросил он верховного волхва.

– С советом… – прорычал медведеголовый.

– Молви.

– Надо сдать город. – глухо рыкнуло позади. – А тебе уходить. Я открою колдовские ворота, выйдем в Новгороде, туда полякам вовек не добраться. Поставим стол там. Какая разница?

– Уходить… – устало вымолвил князь. – Нормальным словом это называется «бежать». Бежать, понимаешь? Вот в чем разница. И для каждого русича Киев – это столица, может быть часть души. Разве мой приказ о сдаче что-то изменит? Разве хоть кто-то из идущих на смерть за меня послушается меня самого?

Он чуть обернулся, разглядев как в черных глазах волхва отражается последний бледный отсвет заката.

– А ты здорррово повзрррослел в эти дни, княже… – одобрительно кивнула поросшая бурой шерстью голова. – Начал различать, что хорошо для тебя лично, а что для Руси. И все же надо идти. Вот-вот враг пойдет в напуск.

Владимир шагнул к ведущей со стены лестнице, остановился, смуглое лицо обернулось к нечеловеческим глазам верховного волхва.

– Я не могу уйти! Не могу оставить их тут умирать. Ведь ни один не сдастся, чтоб обождать подмоги! – решительно вымолвил князь. – Отопру ворота и один стану с мечом супротив этого войска. Пусть лучше порубят, чем моим именем станут псов называть!

– Ты сейчас говоришь не как князь, – оскалил клыки Белоян. – А как сын рабыни, как сын своего народа. Это и добро и худо. Как ни крути, но ты все таки князь. Идем! Ты ведь не просто так человек, ты словно знамя для русичей, только ты сможешь собрать их сызнова, когда подмога подойдет, да и подмоги не будет, коль загинешь ты сам. И помирать красиво тебе нельзя – такая смерть подымет с лавок и тех, кто еле меч в руках держит, все будут мстить за светлого князя. Даже дети и бабы. Вообще никого не останется. Попомни мои слова! Ты для них значишь не меньше, чем сам стольный град.

– Бежать… – склонил голову Владимир. – Бежать?

Он вдруг словно очнулся от сна, в глазах взвились ярые искры надежды.

– Послушай, волхв… – в запале ухватил он Белояна за могучее плечо. – Значит они за меня дерутся? Не только за свободу и город?