Воин

Но, несмотря на все мои старания, пленник отказывался отвечать на мои вопросы. Даже со спиленными зубами и раздробленными пальцами он только продолжал материть меня на своем языке. Я почувствовал к нему большое уважение как к достойному противнику и понял, что все мои попытки разговорить его окажутся бесполезными. Предприняв последнюю попытку допросить кочевника, я клятвенно пообещал ему исцелить все его раны и ожоги, если он честно и правдиво ответит на все мои вопросы. Пленник только плюнул мне в лицо, за что и получил удар по голове, лишивший его сознания. Первый блин вышел комом.

– Тогда приступим к тебе, – радостно оскалившись, сказал я, подходя ко второму кочевнику.

Пусть понервничает, пусть увидит, что я действительно псих, которому нравится доставлять другим боль. Подхватив щипцы, я взялся за его пальцы, чувствуя дикий ужас кочевника. Уже спустя несколько секунд пленник заговорил. Психология и в этот раз помогла мне. Не так тяжело самому переносить страдания, как видеть, что делают с другим, и осознавать, что ты сам скоро подвергнешься той же участи. Он болтал без умолку, отвечая на все мои вопросы, иногда с абсолютно ненужными подробностями, а я все слушал, запоминал и думал. Думал: а зачем им все это?

Через два часа после начала допроса я поднялся наверх, прихватив с собой окровавленные инструменты и оказавшийся ненужным горшок с углями. Вы спросите, почему я действовал так грубо и неаккуратно, почему просто не использовал навыки, полученные мной в рассветной школе? Это просто. Искусство, которому я обучался у мастера Лина, было смертельным, не рассчитанным на применение в пытках. Да, я знал множество болевых точек на теле человека, удар в которые может причинять невыносимые страдания. Но это знание мне не помогло бы, так как уже после второго удара пленник обязательно лишился бы сознания, а после пятого у него просто бы понизился болевой порог, ведь разум при таком воздействии начинает пытаться оградить сознание от мучений. Правду говорят, человек привыкает ко всему, даже к боли, поэтому проще и надежнее было использовать проверенные средства. Ведь не так сложно терпеть невыносимую боль, гораздо страшнее видеть, как ломаются твои кости, как капает кровь с твоей растерзанной плоти, как… Брр, мерзость какая!

Выйдя из полутемного погреба на свежий воздух, я снова с наслаждением прочистил легкие от запахов грязных тел, паленой кожи и квашеной капусты.

– Нужно поручить кому-нибудь убрать тела и закопать их где-нибудь подальше, – сказал я Ламину. – И советую дверцу погреба денек подержать открытой, пусть проветрится, а то воняет там после них…

– Ты их что, убил?

– Да. Все, что они могли рассказать, я уже знаю, поэтому больше мне пленные не нужны… Или ты их жалеть собрался?

– Нет, конечно, – фыркнул Ламин. – Просто уточнил, нужен ли я здесь еще или можно идти отсыпаться.

– Свободен, – махнул я рукой. – Иди отдыхай, только людей пришли, чтобы трупы вынесли.

Я отправился отдавать инструменты кузнецу. Поглядев на окровавленные клещи, Вашун недовольно покачал головой, а я извинился за непотребный вид, в котором возвращаю железки, и направился домой, чтобы в спокойной обстановке связаться с Фариамом и передать ему все те сведения, которые узнал. Во дворе я тщательно вымыл руки, оттирая с них кровь и грязь, оставленные кочевниками, а зайдя в комнату, тут же сбросил с себя куртку, всю провонявшую бомжениной. Достав разговорный амулет, я сжал его в кулаке и стал ждать ответа. Через довольно продолжительное время раздался голос короля:

– Слушаю тебя, Алекс.

– Там рядом никого нет?

– Нет, говори смело, – успокоил меня Фариам. – Я специально покинул совещание.