Воин

— Конечно нет. Я ее слишком хорошо знаю. Я могу полюбить ту, которая любит меня. На это я способен. Еще я могу полюбить ту, которая слабее меня, которая беззащитна перед лицом жестокого мира и которую мне хочется защитить. Думаю, я даже скорее полюблю такую, потому что в каждом сильном мужчине есть чувство орла, оберегающего свое гнездо. Но полюбить женщину, которая сильнее тебя? Не улыбайся! — горячась закричал Мардоний, видя как на лице Мардония появляется саркастическая усмешка. — Быть может, эта женщина самый сильный и опасный человек, которого когда-либо знал этот мир. Она соединяет в себе силу убеждения пророка, храбрость воина, хитрость и вероломство искушенного в интригах царедворца. Да что ты знаешь о ней?! О той, что смеясь ломала шеи богатырям! Которая повергла в прах величайшую в истории державу! Я уверен, если бы она захотела, чтобы мир стоял перед ней на коленях, мы с тобой давно бы целовали прах у ее ног!

Артабан вдруг прервал свою горячую речь и Мардоний понял, что хазарапат сказал ему много больше, чем хотел, много больше, чем мог.

— Ты нарисовал мне какое-то чудовище! — негромко бросил вельможа, чувствуя, как его душа поддается магии слов Артабана и в ней просыпается нечто похожее на страх.

— А она и есть чудовище. Нежное и сильное, ослепительно прекрасное чудовище. Возьми ее себе, если только она захочет к тебе вернуться.

Слова эти были столь неожиданны, что Мардоний с удивлением взглянул на хазарапата.

— Ты кажешься мне сегодня странным, Артабан.

— Артабан? — Лицо вельможи искривила злобная улыбка. — Запомни, Артабана нет. — Он понизил голос и шепотом выплюнул. Словно аспид, целящий ядом в жертву. — Есть Артабан.

От двери донесся звонкий смех. Увлеченные разговором, они не заметили, как вошла Таллия.

— Красиво сказано, Артабан! Я полагаю, сам мудрый Заратустра не смог бы сказать лучше.

Ионийка подошла к застигнутым врасплох мужчинам и окинула их оценивающим взглядом.

— Мардоний, ты можешь идти. Мне надо поговорить с хазарапатом.

Тон, каким были брошены эти слова, не допускал прекословий. Так говорят владыки со своими холопами.

— Я останусь здесь, — процедил Мардоний. — Как смеет женщина указывать вельможе и родственнику царя, что он должен делать! И кто? Куртизанка, которая ложится под того, под кого ей прикажут!

Таллия хмыкнула.

— Как он однако заговорил! Но до сих пор приказывала я. Неужели сиятельный хазарапат не просветил тебя, что я собой представляю?! Или ты уйдешь сам, или тебя выкинет стража.

— Мардоний, я прошу тебя! — вмешался хазарапат.

— Хорошо, я уйду. Но знай, придет день и я напомню тебе об унижении, которое сейчас испытал.

— Поторопи этот день! А теперь — вон!

Скрипнув зубами, Мардоний вскочил на ноги и, не говоря более ни слова, выскочил из комнаты. Таллия рассмеялась и устроилась в освободившемся кресле. Багровые отблески плясали в ее колдовских глазах.

— Дорогая, нельзя же так, — укоризненно протянул Артабан. — Мардоний наш союзник.

— Ну и что! Он мне наскучил. А ты стал позволять себе много лишнего, дорогой. Подойди ко мне.

— Зачем?

— Подойди. Не бойся. Не укушу.

Артабан поднялся из кресла и подошел к Таллии.

— На колени.

— Ты шутишь?

— Нисколько. На колени!

Кряхтя, Артабан опустился на колени и положил ладони на упругие бедра Таллии.

— Убери лапы! — велела она. Артабан не послушался, и тогда ионийка закатила любовнику хлесткую пощечину. — Это тебе за то, что ты меня слишком хорошо знаешь! А это за то, что я играю любовью и дергаю за ниточки паяцев!

На правой щеке хазарапата появился багровый отпечаток, подобный тому, что уже был на левой.

— Я солгал? — осведомился Артабан, не предпринимая никаких попыток, чтобы защититься.

— Пожалуй, нет. — Таллия взяла Артабана за холеную бороду. — Сколько раз я должна повторять тебе, чтобы не распускал свой длинный язык.

— Ты давно здесь?

— Ровно столько, чтобы выслушать твои пьяные откровения.

— Прости, — Артабан коснулся губами смуглого колена. — Я сегодня действительно слишком разговорчив. Как провела время со спартиатом? Бессмертные донесли, что тебе было весело.

— Скучнее, чем ты думаешь. Этот Демарат — неисправимый тупица. Как, впрочем, и остальные мужчины, которых я знала. — Таллия дернула Артабана за бороду. — Но ты не заговаривай мне зубы. Один неверный шаг, и я сотру тебя в порошок. В дорожную пыль! И Артабана не станет. Ни того, что был, ни того, что есть! Ты меня понял?

— Да, — выдавил хазарапат, тараща голубые глаза.

— Великолепно. И упаси тебя Великий Разум рассказать обо мне своему хозяину. Тогда ты покинешь этот мир еще быстрее. А теперь поцелуй меня, — ионийка усмехнулась, — любитель слабых женщин!

Она вновь дернула за бороду, заставляя Артабана тянуться к своему жаждущему рту, и впилась в его губы. Затем она повалила вельможу на пол, и они сплелись в сладострастный клубок.

Как женщина ионийка могла поспорить в искусстве любовных ласк с самой Лиллит! Объятия ее были жарки, но ум ее был холоден. А смерть, даримая ею, не была сладострастной.

Как женщина она предпочитала яд или нож. Смерть, даримая ею, была неотвратимой.