Воин Арете

Ио сказала мне, как ее зовут; я считал ее своей сестрой, но, оказывается, она моя любовница. Остальные – регент Павсаний, Киклос (спартанский архонт), Кихезипп, чернокожий со шрамом на щеке, его жена, сердитый однорукий Пасикрат, неугомонный Полос, Амикл и Аглаус – составляют нашу довольно большую компанию. Есть и другие, имен которых Ио мне не назвала. В основном это рабы Павсания. Но теперь, при ярком свете утреннего солнца, сюда собираются тысячи людей.

* * *

Мы с Павсанием снова ходили в священную пещеру. Я пишу "снова", потому что, по словам Аполлония, мы здесь уже бывали, хоть я этого и не помню.

Жрица храма сандалий не носит, и вообще здешние жрецы никогда не должны мыть ног. Я не мог отвести глаз от их ужасных ступней, и регент мне все это объяснил. Он сказал также, что спать они обязаны на земле. Впрочем, здесь все так спят, кроме разве что самого регента. Мы совершили жертвоприношение, потом долго молились, потом омыли себя священными водами – в общем, сделали все, что велел Аполлоний. И только тогда вошли в пещеру.

Стены ее были влажны, а свод очень высок. У нас над головами была видна узкая полоска почти черного неба. По ней я и понял, что мы находимся не совсем в мире людей: только что, когда мы стояли на склоне горы у входа в пещеру, небо было светлым, цвета лазури (а это лучший из всех цветов!).

Здесь в священном очаге горели сосновые дрова и стебли белены. Рядом, окутанная сверхъестественным мраком, сидела на своем треножнике юная пифия, скрытая от посетителей легким газовым занавесом. Аполлоний проводил нас лишь до входа; Анох, проксен[77] Спарты, ждал у него за спиной.

– Мне была обещана победа, – сказал регент, – и все же мой возничий болен; мало того, охвачен ужасом, причины которого ни он, ни я не понимаем. Что же мне делать?

После этих его слов наступила полнейшая тишина, все так и застыли. Я, например, и пальцем бы не смог шевельнуть. Даже биение сердца более не отдавалось эхом у меня в ушах; я почти и не дышал. Точно издалека донесся голос пифии, звучавший удивительно монотонно и печально.

В глубинах земли шевельнулся питон[78]. Я отчетливо слышал, как шуршит его чешуя, как шипит воздух у него в ноздрях – но все это тоже доносилось будто издалека, пока вдруг голова чудовища не показалась из щели прямо под хлипким треножником жрицы. Едва различимый во мраке, он обвил пифию своими кольцами.

Она дико вскрикнула, мы вздрогнули, и жизнь вернулась к нам. Пифия выбросила вперед руки, откинула голову назад так, что мне показалось, шея у нее вот-вот переломится, и из уст ее послышался голос регента Павсания.

Ошеломленный, я взглянул на него, но он молчал, хотя вид у него был не менее потрясенный.

– Ты из царской семьи, царем ты и будешь. – Таковы были слова, произнесенные пифией.

Но Аполлоний напомнил нам, что лишь жрец может понять откровения пифии, и преподнес их нам в виде следующего стиха:

Не самоцветы и не копья царей на трон возводят.
И дерево, что взращено богами, не уничтожить смертным.
Царица, хоть одень ее в лохмотья, царицей остается,
За милосердие и доброту с лихвою ей богами воздается.

Когда мы покинули священную пещеру, регент обратился ко мне:

– Ты ведь понял слова пифии, Латро? Скажи мне, что она говорила.

Испуганный, я спросил:

– Откуда ты знаешь, что я их понял?

– Потому что тебе знакомы слуги Великого бога и потому что я видел, какое у тебя было лицо, когда Аполлоний преподнес нам свое толкование. Ну, так что же сказала пифия на самом деле?

Я повторил ему слова прорицательницы.

– Истолкуй их сам.

Я молча покачал головой, и он ударил меня по лицу с такой силой, что я чуть не упал.

– Будь же мужчиной! – крикнул он. – Когда-нибудь ты непременно попытаешься убить меня за это оскорбление.

Он говорил мне еще всякие гадости. Я всего не помню и не стал бы этого записывать, даже если б помнил, несмотря на требования Кихезиппа и Ио записывать все. Возможно, он бы снова меня ударил, если бы верхом на жеребце не прискакал Полос.

Увидев Павсания, он тут же соскользнул с коня:

– Великий регент…

Павсаний резко повернулся к нему.

– Великий регент, когда мы были там, на севере, Латро все время ездил верхом. Ему это очень нравилось. Я подумал, что может быть…

В точности, как когда над морем пронесется гроза и вновь выглянет умытое дождем солнце, гнев исчез с покрытого шрамами лица Павсания; он улыбнулся и потрепал Полоса по каштановым кудрям.

– Ты прав. Наверно, это ему не повредит. Латро, не хочешь ли покататься на этом мешке с костями?

Я покачал головой.

– И все-таки тебе придется это сделать. Что за дохлятина, Полос! Где ты только нашел такого доходягу?

– Это конь моего дяди, господин мой. Он очень хороший, честное слово!

– Конь высокочтимого Амикла? В таком случае не стоит быть к нему слишком строгим. – Павсаний осмотрел зубы коня. – Но ведь он стар, Полос!