Воин без имени

— Разве что прибегнуть к сомнительным средствам. Кое-кто из древних врачей прописывал в таких случаях пить ослиное молоко и купаться в воде, в которой варили отруби пшеницы. Я тоже порекомендовал принцессе это, хотя и не встречал никаких письменных свидетельств относительно того, что хоть кто-нибудь в истории вылечился таким способом. Еще, учитывая, что scirrhus Амаламены — это kreps, я дал больной порошки, содержащие известковую субстанцию, которую называют «крабовый глаз», может быть, ей поможет подобное. Ну и еще остается успокоительное — бриония — и масло из ягод румянки, чтобы успокоить нервы. Если принцесса доживет до той стадии, когда начнутся сильные боли, я стану давать ей кусочки корня мандрагоры. Но это лишь в том случае, если действительно в этом возникнет нужда, потому что ей понадобятся дозы все больше и больше.

Я спросил его недоверчиво:

— И при этом ты разрешаешь Амаламене отправиться в путешествие?

— Почему нет? По пути отсюда и до Константинополя полно ослиц, дающих молоко, и много пшеницы, из которой можно получить отруби. Что касается лекарств, которые понадобятся ей в дальнейшем… Я дам тебе корень мандрагоры, на случай если начнутся сильные боли. Путешествие может оказаться для Амаламены более благотворным, чем все эти многочисленные лекарства. Я уже порекомендовал ей подобрать приятную и веселую компанию. Ты веселый попутчик, niu?

— Принцесса, кажется, считает меня таким, — пробормотал я и поинтересовался, не в силах закончить вопрос: — А ты уже сказал ей?..

— Нет. Но Амаламена не глупа, она прекрасно знает, для чего нужны обезболивающие и успокаивающие лекарства. И кстати, я думаю, что решение отправиться в путешествие как раз и указывает на то, что она осознает свою судьбу. Принцесса, очевидно, хочет увидеть еще что-нибудь, прежде чем умрет. Сомневаюсь, что она хоть раз выезжала далеко за пределы этого города, поскольку родилась здесь. И если Амаламена предпочитает умереть где-нибудь в другом месте… я, по крайней мере, не собираюсь отговаривать ее от этого.

Я произнес язвительно:

— Кажется, ты слишком легкомысленно относишься к судьбе своей самой высокопоставленной пациентки.

— Легкомысленно?! — Фритила бросился ко мне и ткнул своим костистым указательным пальцем мне в нос. — Ты, наглый щенок! Да будет тебе известно, что в свое время я помогал Амаламене появиться на свет, а ребенка ласковей и жизнерадостней никогда не рождалось. Все остальные младенцы, когда их берут в руки и шлепают, делают свой первый в жизни вдох, плача. Но Амаламена? Она сделала его, смеясь!

В то время как старик бранил меня, он заливался слезами.

— Вот почему я говорю ей теперь: постарайся снова смеяться, дитя, постарайся обрести вещи, которые заставят тебя смеяться. И знаешь, почему я все время проклинаю когда-то избранное мной дело? Да потому, что я могу предвидеть смерть, могу предсказать все ее ужасные детали и так мало могу сделать, чтобы предотвратить ее. — Старик вытер глаза рукавом и сказал себе: — Юность проходит… красота увядает… совершенство умирает… — Затем он снова сердито забрюзжал на меня: — И я проклинаю всех самодовольных глупцов вроде тебя, которые насмехаются над врачом, потому что он всего лишь человек, а не бог!

— Успокойся, лекарь Фритила, — сказал я, пристыженный, сам чуть не плача. — Я разрешу принцессе поехать со мной, как она того желает, и обещаю хорошо заботиться о ней. Поверь, я приложу все силы — даже продолжу изображать из себя глупца, — чтобы стать ей веселым попутчиком, вызывать у принцессы смех, способствовать тому, чтобы путешествие доставило ей удовольствие. И позволь мне взять лекарство из мандрагоры. Если я окажусь рядом с Амаламеной, когда наступит конец, я сделаю все, что смогу, чтобы облегчить его.

* * *

Когда я вновь присоединился к Костуле, до вечера было еще далеко, поэтому я попросил его сопроводить меня еще в несколько других мест. Сначала мы направились на причал, под навес, где я оставил свои пожитки. Я достал три вещи, чтобы нести их самому, а управляющий заставил носильщиков погрузить остальные на ручки его носилок. После этого он сопроводил меня к мастерской gulthsmitha, или золотых дел мастера, и представил меня ему. Я отдал ювелиру одну из вещиц, которые принес, и спросил, не может ли он как-нибудь увеличить ее, нарастив при помощи золота, сделать слегка привлекательней, чтобы ее можно было преподнести в подарок.

Он сказал:

— Меня никогда раньше не просили о таком, сайон Торн. Я тщательно продумаю рисунок. И разумеется, все будет готово до твоего отъезда из города.