Воин Бездны

Страх отпустил. На смену ему пришли слабость и опустошённость. Не хотелось ничего – даже есть.

Он вытянулся на неудобном ложе, устремив взгляд в невидимый потолок, и погрузился в странное, полуобморочное состояние – не то сон, не то явь…

«Что, парень, доигрался?!»

Мысль была вялая и неспешная: Эрван представил, как она тяжело ворочается подо лбом.

Усмехнулся: ни сожаления, ни тем более раскаяния он не чувствовал – как сложилось, так сложилось.

Он перебирал в памяти события, приведшие его сюда: вот он даёт пощёчину зарвавшемуся наглецу; вот он принимает вызов, договаривается о времени и месте встречи… Ошибся ли он тогда? Эрван прислушался к себе: совесть молчала.

Значит, нет.

Виноват ли он в том, что не послушал Хлыста?

Совесть проснулась, Эрван ощутил лёгкий укол: значит, да.

Эрван вздохнул.

Хлыста он подвёл, это точно. Даже представить нельзя, какие сейчас у того неприятности: на вверенном ему курсе один кадет едва не прикончил другого. И когда – за несколько дней до выпуска!

Из наставников попрут, это точно. А может, и чего похуже… Он вспомнил лицо Хлыста там, на месте поединка, и поёжился: совесть разгулялась вовсю.

«На допросе возьму всё на себя и дело с концом! Может, хоть наставника не тронут. Кто им кадетов учить будет?»

Совесть мало-помалу успокоилась: на смену ей пришло чувство голода.

«Если протяну до допроса… – угрюмо подумал Эрван. – С голодухи не сдохну – крысы сожрут. Выбирай, парень!»

Эрван сонно ухмыльнулся.

Немудрено, что заключённые сами на допрос бегут. Посидишь тут с недельку – в чём угодно признаешься!

«Только не я».

Мысль была ясная и твёрдая. Словно и не ему принадлежала, а кому-то другому: более взрослому, мужественному и сильному.

Да!

Лёжа в тишине и мраке, попеременно терзаемый голодом и совестью, Эрван понял о себе простую вещь. Понял – и рассмеялся с тихим торжеством. Прошептал в темноту.

«Убить меня можно. Сломать – нет.

Поняли, вы?! Так-то!»

Прошлое закончилось, и это его не волновало. Будущее выглядело мрачно, но и это уже не имело значения.

Он спал глубоко и крепко – как тысячи его сверстников по всей Арморике.

И безмятежно улыбался во сне.

* * *

– Номер сто тридцать шесть – на выход!

После четырёх дней полной тишины голос показался Эрвану похожим на горный обвал. Сощурив глаза от пламени факелов и зажав уши руками, он замер.

Что от него хотят?

Смысл приказа не доходил до него – слишком привычным стало оцепенение души и тела.

Мозолистые руки схватили запястья Эрвана, ловко и споро накинули верёвку. Миг – и на глазах затянулась повязка: чуткий нос Эрвана уловил запах старой пыли.

Толчок под ребро.

– Оглох? Двигай!!!

Справа и слева – тяжёлые шаги, на локтях – чужие пальцы.

Куда его ведут?

Вопрос застыл на языке: нет уж! Пусть делают что хотят – ни звука от него не дождутся. И так он всё скоро узнает… Может, лучше и не знать?

Эрван горько улыбнулся: слава богу, хоть страх в глазах они не увидят – повязка укроет.

А кстати… Она-то – зачем?

Эрвану доводилось слышать, что такие штуки надевают приговорённым перед казнью – говорят, палачи очень не любят смотреть жертвам в глаза…

Но ведь приговора не было! Даже на допрос не таскали. Не могут же они казнить просто так – без суда?