Воин Доброй Удачи

Король упал на колени и подполз вперед, чтобы принять ее Дар, словно блудный сын. Он осторожно взял жесткий и холодный, как язык мертвеца, мешочек, словно из рук прокаженного. Он едва видел его в слепящем свете, льющемся из глаз Праматери. Сорвил оглянулся, посмотрев на раба, который всхлипывал от радости и ужаса… А потом обернулся назад, к Богине…

Но ее уже не было, осталось лишь чудовищное, уродливое лицо над разрытой могилой.

– Что это было? – крикнул король рабу. – Что?

Раб ничего не ответил. Он поднялся на ноги, с трудом отойдя от жуткого создания, вновь обратившегося в мертвеца. Потом с трудом забрался на гору наваленных трупов и остановился у копья, торчащего на его вершине.

Сорвил умоляюще позвал его…

А раб прижался подбородком к острому наконечнику, с молитвой воздел руки к небесам.

– То, что дает Праматерь… – выкрикнул Порспериан королю, – нужно принимать!

На его лице мелькнула улыбка, словно он жалел о неизбежном преступлении. А после хилый человечек упал. Но на колени так и не опустился. Он завис на копье, а потом медленно накренился набок. Среди раскиданных тел его почти не было видно.

Еще один тощий мертвец.

Король Сакарпа, пораженный, остался один и поплелся назад по грязным проходам. Вернувшись, он увидел, что его ждет Цоронга. Никто из них не произнес ни слова, оба просто сели в пыли, уставившись на свои руки.

Цоронга первым нарушил упорное молчание. Пожав плечо друга, он произнес:

– Что сделано, то сделано.

Сорвил не ответил. Каждый смотрел в свою сторону, словно псы, сидящие в тени на привязи. От палатки к палатке сновали бесчисленные воины Армии Среднего Севера. Пыльные вихри кружились меж стягов и треугольных флагов.

– Он сказал тебе? – спросил Цоронга. – Твой жрец… Сказал, чего… чего Она хочет?

Сорвил посмотрел на друга широко раскрытыми глазами. Он знал, что может доверять этому человеку – доверить свою жизнь, если понадобится, – и это успокаивало как никогда. Цоронга был настоящим другом. Но в то же время он понимал, что не может доверять никому, не может рисковать, говоря под нависшей над ними тенью Анасуримборов.

– Да, – ответил он, вновь переводя взгляд на воинов Похода. – Что сделано, то сделано.

Когда наследный принц наконец ушел, Сорвил спрятался от яркого солнца в темной палатке. И там вытащил из-за пояса мешочек. Высохшая грязь застыла коркой на нем. Он отряхнул ее дрожащими пальцами, впервые заметив головокружительные спиральные узоры, выжженные в старой коже. Серпы. Один в другом.

Расколотые круги кругораспятий, какие были вышиты золотыми нитями по подолу его собственной туники.

Разбитые циркумфиксы.

Он отстегнул треснутую бронзовую застежку, уже зная, что внутри, ведь, будучи королем Сакарпа, он был также Великим Хранителем Клада. Но все же вытряхнул на сухую ладонь из мешочка шарик из старинного железа…

Хора. Священная Слеза Бога.

Сваяльские ведьмы разбили свой лагерь внутри общего. Пока воины вбивали колья на холмах и впадинах, палатки ведьм уже испещрили туманную перспективу, сияя охристым овалом среди беспорядочно стоящих парусиновых фаланг. Сционы не один вечер наблюдали за ним, так же как и остальные отряды Армии. Особенно Чарампа, который просто бредил вслух. «Житница», прозвал он его. Его маленький дружок изнывал, а Житница оставалась закрытой. Несколько раз он вскакивал на ноги, и под подолом угадывался изголодавшийся друг, и громко требовал удовлетворения для него. И хотя все из окружения Цоронги посмеивались над безумными просьбами, они тоже стали выступать, поддерживая Сингулатийского принца. Чарампа слишком уж любил своего маленького братишку.

Из-за него никто из ведьм не покидал своего анклава, если не считать Анасуримбор Серву. Дни складывались в месяцы, и воспоминания о женах и возлюбленных таяли все больше и больше, а ведьмы-лазоревки становились желанными, как наркотики. Все больше маленьких дружков восставали от малейшего взгляда или слова.

Поначалу Сорвил и не догадывался, почему его тянет к лагерю ведьм. Он целыми часами лежал на своей раскладушке, прикованный невиданным изнеможением, от которого все тело стало будто жидким внутри, а от него самого ничего не осталось, кроме головы и конечностей, пришитых к груде внутренностей. Он смотрел, не отрываясь, в парусиновый полог, пытаясь разгадать предзнаменования в мокрых пятнах, остро чувствуя отсутствие Порспериана. Потом вскакивал, подталкиваемый внезапным порывом, и бродил по лагерю.