Воин Доброй Удачи

Последующее бдение оказалось столь же невероятным, сколь и печальным. Пока остальные дремали в тени, которую смогли найти, Клирик, устроившись на одном из больших камней, сел, скрестив ноги, и стал вглядываться поверх руин и поваленных деревьев в черноту Косми. Акхеймиона вид этого существа, испытавшего множество потонувших во мгле истории битв и осад, успокаивал.

Нечеловек, дождавшись исхода дня, когда воздух остыл и тени вытянулись настолько, что можно было заснуть по-настоящему под их укрытием, начал свою проповедь. Встав на краю камня, он оглядел всех внизу. Тонкая, сильная фигура его была залита светом. Высокое синее небо позади него уходило в бесконечность. И Акхеймион смотрел и внимал ему точно так же, как остальные.

– И вновь, братья мои, – начал он невероятно низким голосом, – вновь мы оказались в беде, попав в очередную ловушку.

В беде. Слово, похожее на вздох над потухающим угольком.

В беде. И не с кем разделить свое горе. В ловушке.

– Я, – продолжал нелюдь, склоняя голову, – знаю только одно – я стоял здесь тысячи раз за тысячу лет, и даже больше! Это… мое место! Мой дом…

Когда он поднял черные глаза, они сверкали от гнева. Обескровленные губы обнажили оскал зубов.

– Здесь я изничтожал этих выродков… Искупление… Искупление!

Последнее слово прозвенело, словно металл, затихающим эхом пронеслось по стенам. Некоторые из Шкуродеров, встрепенувшись, тоже откликнулись одобрительным эхом. Ущербы же просто стояли, открыв рот.

– И это ваше место тоже, хотя вам не по душе считать свои грехи.

– Да! – резко кашлянул Сарл, слышно даже среди поднявшегося шума. Глаза его сузились до щелок от довольной гримасы. – Да!

И в этот момент из глубин Косми донесся вой сотен, тысяч глоток…

Шранки.

Акхеймион резко вскочил на ноги вместе с остальными. Все столпились у южной стены, на которой стоял Клирик, и вперились в лесную опушку в полумиле от крепости.

Но не увидели ничего, кроме удлиняющихся теней и залитых солнцем кустов на опушке. Хор нечеловеческих голосов потонул в какофонии отдельных воплей и криков. Птицы прыснули из-под полога леса.

– Тысячу раз за тысячу лет! – возгласил Клирик.

Он повернулся лицом к Косми, оставшись стоять, как прежде. Акхеймион наблюдал, как его тень, такая же тонкая, как и сам Инкариол, протянулась через все развалины.

– Вы проживаете жизнь, пресмыкаясь, в собственных испражнениях, потея над вашими женами. Проводите жизнь свою в страхе, в молитвах, вымаливая у ваших богов благодать! Вымаливая! – Он говорил теперь гневно, раскачиваясь и подчеркивая слова жестами.

Заходящее солнце окрасило его фигуру алыми штрихами.

Издалека доносились завывание и рев из невидимых глоток – там была вторая конгрегация его проповеди.

– Вы думаете, что в пустяках кроются какие-то тайны, что правда лежит на поверхности, по которой ступаете, под коростой, которую сдираете! Все потому, что вы малы и в незрелости своей кричите: «Откровение! Откровение кроется в незначительном!»

Взгляд черных глаз задержался на Акхеймионе, помедлив миг-другой.

– Это не так.

При этих словах у Акхеймиона все сжалось внутри.

– Откровение катится на хребте истории… – продолжал Клирик, окидывая взглядом нескончаемые мили зарослей, тянущиеся до самого горизонта. – Погоня… Война… Верность… Вот истины, которые правят будущим!

Инкариол взглянул вниз, на собратьев-скальперов, охваченных благоговейным страхом. Даже Акхеймиона, которому приходилось жить среди кунуройцев в виде Сесватхи, охватил страх и мрачные предчувствия. Один Капитан только угрюмо осматривал Космь, не выказывая никакой реакции на его слова.

– Откровение катится на хребте истории, – еще раз вскричал Клирик, склоняя голову перед садящимся солнцем. В его лучах каждое колечко, каждая пластинка на кольчуге сияли так, что нечеловек казался снопом ослепительных искр. – И оно не скрывается…

Инкариол. Было в нем, ишрое и беглеце одновременно, сочетание чудесного и непрочного. Целые эпохи впитались в него и сочились через край, вытесняя его жизнь, его сущность, оставляя в головокружительной глубине только осадок боли.

Солнце, коснувшись далеких пиков, помедлило, не желая заходить, и погрузилось, только когда наблюдатели сморгнули. Оно на секунду закатилось за склон, слепящий металлическим блеском, и скользнуло, как золотая монетка, в высокогорные провалы.

Сумрак окутал все вокруг.

Все взгляды сосредоточились на неровном краю леса, протянувшегося дугой, слух – на затихающем ворчании, что смолкло вдали. И вот из-под сени появились первые шранки, бледные, даже белые в сумерках, как насекомые, почуявшие свежесть ночи… Воздух взорвался от резкого крика, подчеркнутого жалобным и настойчивым стоном рожков.

Натиск начался.