Воин Доброй Удачи

И они ринулись вперед с боевым кличем дюжины варварских народов, уже не сдерживая стремительного бега коней. Летящий клин, ощетинившийся копьями. Судя по рассказам подданных отца, Сорвил ожидал, что каждый удар сердца в такой момент растянется на вечность, но все происходило так быстро – слишком быстро, чтобы успеть ужаснуться или обрести боевой задор, – не было времени ни для чего. Миг – и Шранки явились перед ним спутанным клубком рвущихся в бой тел. Белая кожа, темная, в пятнах грязи броня, занесенные над головой железные дротики. Второй – и Сорвил врезался в гущу тел, словно разрывая ткань. Острие копья, выглядывавшее из-за его щита, пронзило глотку существа, которого он даже не видел, и болтающегося теперь, словно на вертеле. Теперь копье убивало само. Еще миг – он вытащил меч и, придерживая другой рукой Упрямца, стал рубить направо и налево. Вопли, стоны, крики возносились в небо. Страшный лязг войны.

Седьмой или, может, восьмой оглушительный удар сердца – и он с удивлением заметил, насколько легко меч входит в плоть, не труднее, чем в арбузы, на которых отрабатывают удары. Сорвил весь слился с клинком и лошадью, танцуя в месиве бледных теней, неся смерть и разрушение. Темная кровь била струей, орошая сухую траву под ногами.

Затем все слилось в единый пыльный покров искалеченных и умирающих, в какофонию звуков, уносящуюся дальше вперед.

Сорвил пустил Упрямца в погоню, краем глаза заметив широко улыбающегося Цоронгу, который пронесся мимо в седле.

Оставшиеся в живых шранки метались перед неровной линией всадников. Сорвил на ходу выхватил копье, торчащее из земли, и слился в едином порыве с пони. Он быстро обогнал выдохшихся сционов и оказался в передних рядах преследователей. Безумная улыбка застыла на его устах. Он издал громогласный древний боевой клич своего народа, который оглашал бессчетные поля сражений многие века.

Шранки стремительно скакали сквозь сухой кустарник, словно оборотни, постепенно отрываясь от преследователей – лишь самые быстрые нагоняли их.

В гонке был азарт. Сжимающие конские бока бедра и колени слились с телом пони, скачущего стремительным галопом. Земля уносилась назад, словно водная гладь. Рука свободно держала копье, как учили Сорвила с детства, на весу, и оно подрагивало, словно было не копьем, а молнией. Для сына сакарпов – Повелителей Коней – такая скачка была призванием. Сорвил разил без промаха и не задумываясь, и такое безумие казалось священным. Одного – в шею, и тело с раскинутыми руками отлетает в кусты. Второго – в пятку, и бежавший начинал ковылять, завывая, как кошка. Только вперед, не оборачиваясь, оставшееся позади подомнет несущаяся за ним стена.

Шранки рассеялись по склону, а Сорвил все продолжал гонку, – на залитых солнцем равнинах спрятаться было негде. Когда он настигал их, они, дыша древним ужасом и гневом, оборачивали к нему белые лица, на которых горели черные глаза. Их руки и ноги казались зыбкими тенями на устланной травами сухой земле. Они кашляли, задыхаясь от пыли. И с криком падали, кружась, в нее.

В гонке была радость. В убийстве – экстаз.

Одно целое…

Победа была полной. Среди сционов павших было трое, а раненых – девять, включая Чарампу, которому угодили копьем в бедро. Несмотря на мрачные взгляды, которые бросал Эскелес, старина Харни был явно доволен своими юными подчиненными, возможно, даже гордился ими. Сорвил насмотрелся смерти при падении своего города. Ему было известно, что значит глядеть в знакомые лица, испускающие последний вздох. Но он впервые испытал то чувство резкого противоречия между душевным подъемом и сожалением, которое приходит вместе с триумфом на поле боя. Впервые осознал это расхождение, которое омрачает сущность военной славы.

Товарищи приветствовали его возгласами одобрения, хлопали по спине и по плечам. Цоронга даже обнял его, в зеленых глазах его еще не улеглось безумие гонки. Оглушенный, Сорвил поднялся на ближайший пригорок и оглядел невидящим взором равнины. Алое солнце лежало на линии горизонта, пылая сквозь полосу сиреневых облаков, заливая холмы вокруг бледно-оранжевым светом. Сорвил стоял и глубоко дышал. Он думал о своих предках, кочевавших по этим землям и, подобно ему, разивших чужаков. И словно врастал в эту землю сквозь подошвы сапог.

Темнеющее небо было до того широко, что кружилась голова. И сиял Небесный Гвоздь.

И Мир громоздился вокруг.

Этой ночью Харнилас позволил им расслабиться, понимая, что на плечи этих мальчиков легла тяжесть мужских забот. Последняя бутылка айнонийского рома была откупорена, и каждый был вознагражден двумя обжигающими глотками.