Воин Доброй Удачи

– Ты должен понять, – произнесла она с запинкой. – Я не знала, что совершено надо мной до конца. Повседневная жестокость… Ведь я же была ребенком… А потом стала рабыней в борделе, вот кем я стала… А это означало терпеть насилие, оскорбления, переживать их вновь и вновь, пока я не состарюсь и не подурнею, и тогда продадут на сукновальню. Так там было… принято… Поэтому, когда пришли эотийские гвардейцы и принялись избивать Яппи… Япотиса… хозяина борделя, я не понимала, почему они это делают. Не могла понять…

Акхеймион, осторожно посмотрев на Мимару, увидел полосу редкого здесь солнечного луча, упавшего ей на лицо.

– Ты думала, что на тебя нападают, а не спасают.

Она оцепенело кивнула.

– Они увели меня, прежде чем начать бойню, но я знала… Понимала по безжалостности солдат, как и у этих скальперов. Знала, что они убьют каждого, кто принял участие в моем… осквернении…

У нее была привычка переходить на тутсемский при неприятных воспоминаниях, грубый диалект, на котором разговаривали слуги и рабы в Каритасале. Сокращенные гласные. Напевные интонации. Если бы разговор не был настолько серьезным, Акхеймион посмеялся бы над ней, что она разговаривает, как айнонийская распутница.

– Меня посадили на корабль – видел бы ты их! Заикаются, все время кланяются и падают на колени – не солдаты, а имперские служащие, командовавшие ими. Они просили меня – умоляли! – хоть о каком-то распоряжении, чтобы они могли что-то сделать, чтобы мне стало хорошо и покойно, по их словам. Никогда этого не забуду! Всю мою жизнь единственной наградой мне было вожделение, которое вызывала в мужчинах моя внешность – лицо императрицы, а бедра и щелочка юной девушки, – и вот я стояла перед ними, гордая обладательница чего? Славы? И тогда я сказала: «Остановитесь! Прекратите убийства!» А у них вытянулись лица, и они ответили: «Увы, принцесса, это единственное, чего мы сделать не в силах». «Почему?» – спросила я их…

«Потому что такой приказ отдала Священная императрица», – сказали они…

И я стояла на носу корабля и смотрела…

Они бросили якорь на высокой воде, у пристаней, принадлежащих Алым Шпилям – помнишь их? – и видела трущобы, уходящие к горизонту на север. Видела, как они горят… Видела даже оказавшихся в западне людей на крышах… Они спрыгивали… Мужчины, женщины, дети…

Старый колдун хмуро смотрел на Мимару, стараясь скрыть любой намек на сочувствие. Каково проданной в бордель внезапно оказаться принцессой Империи? Вырвавшись из презренного рабства, стремительно вознестись к высотам величайшей империи со времен Сенеи? И смотреть, как сгорает в огне весь твой прежний мир?

Он понял, что Эсменет постаралась загладить свое преступление, отдав приказ совершить новое. Она ошибочно приняла месть за воздаяние.

– В общем, ты понимаешь, – продолжала Мимара, сглотнув. – Первые годы в Андиаминских Высотах были исполнены ненависти… даже стыда. Понимаешь, почему я старалась всеми силами наказать мать.

Акхеймион изучающе поглядел на нее, прежде чем кивнуть. Отряд перебрался через пологий холм и теперь спускался, ступая по переплетенным обнажившимся корням, как по ступеням. Над головой вспыхивали проблески солнечных лучей, просвечивая сквозь листву.

– Понимаю, – сказал он, когда они перевалили через холм, ощущая немалый вес собственной истории жизни и собственных огорчений.

Оба они были жертвами Эсменет и теперь шли молча, широким шагом, ни о чем не думая, так как спешили.

– Спасибо, – сказала Мимара спустя какое-то время, странно посмотрев на него.

– За что?

– За то, что не задавал вопросов, как все другие.

– О чем?

– Как я продержалась там столько лет. Как я могла позволить пользоваться собой. Любой сбежал бы, перерезав глотку хозяину, или убил бы себя…

– Ничто так не оглупляет людей, как жизнь в роскоши, – ответил Акхеймион, тряхнув головой. – Сказано, что те, кто принимает решения на мягких подушках, ошибочно считают их выношенными в лишениях. Услышав, что кто-то обманулся, они преисполняются уверенности, что знают, как лучше. А если кого-то притесняют, такие люди считают, если над их головой занесут дубинку – они-то ни за что не унизятся до мольбы не бить их и жаться в ужасе…

– Вот так они вершат правосудие, – мрачно произнесла Мимара.

– Но не на такую напали!

Этой лестью он добился улыбки – очередной маленькой победы.

Она начала рассказывать о своих младших братьях и сестрах, поначалу с заминками, но постепенно разошлась, углубляясь в подробности. Казалось, ее саму удивляли и волновали эти воспоминания. Она отреклась от своей семьи – Друз отлично знал это. Но слушая ее рассказ, исполненный горечи и гнева, он начал подозревать, что Мимара в своем отрицании семьи зашла слишком далеко, и следует ей напомнить, что теперь она осталась в полном одиночестве, без связей, знакомых и родни, которая могла бы быть опорой.

Неудивительно, что она так неохотно открывалась ему. Люди, как правило, избегают распространяться о том, что надо забыть, особенно о маленьких сокровенных тайнах, которые противоречат их острому чувству несправедливости.