Воин Донбасса

Погода была, что называется, нелётная: мелкая водяная дрисня в воздухе вместо дождя, туман и типовой такой декабрьский мокрый холод. Ну, тем не менее, прошло всё на уровне: выступления премьера, командира корпуса, представителей общественности. С десяток бойцов наградили медалями, одного — орденом. Состоялось вручение знамени, затем торжественный марш. С точки зрения настоящей армии выглядел он, конечно, не ахти — разномастая униформа на бойцах, строевой шаг нетвёрдый, кое-где и в ногу не попадали. Но при этом смотреть на них было приятно — чувствовалось, как веяло от этого нескладного парада настоящим боевым духом. И Алексей, который на службе сам был небольшим сторонником шагистики, хотя и понимал необходимость и вящую пользу строевой подготовки, был более чем далёк от критического отношения к этим бойцам. Вычитанную в одной книжке фразу: «Воюют они лучше, чем маршируют», которой будто бы в раздражении на своих солдат оправдывался царь Александр Первый перед союзниками на параде в только что взятом на штык Париже, он понимал в противоположном ключе. То есть: хрен с тем, как они маршируют, — лишь бы воевали отлично.

А когда всё кончилось, и зрители направились осматривать образцы боевой техники, что были выставлены через квартал тоже в видах военно-патриотических, Буран со Злым обнялись с Сан Санычем, с ребятами, потрепались о том, о сём. А когда возвращались к машине, к Алексею обратился незнакомый ополченец небольшого роста, курносый, в казацкой папахе с синим верхом:

— Товарищ капитан, я тут эта… Видел, вы с нашими командирами, ну, общались. Как друзья. Вот. А не могли бы вы, ну, поговорить с ними. Чтобы меня перевели к казакам. А то меня записали в химики. А до этого командовал «Ноной». А какой с меня химик, я же казак уральский, с-под Челябинска…

— Хм, — весело посмотрел на кургузого дядьку Кравченко. — Что-то ты непохож на сурового челябинского мужика, у которых струя настолько мощная, что перерезает рельс…

К Сан Санычу, конечно, подойти с этим нетрудно. Но надо хоть понять, что это за мужичок.

Боец улыбнулся этак смущённо. Но сказал довольно жёстко:

— Так я и не мужик. Мы, казаки, мужиками никогда и не были.

Ух ты! Лёшке понравилась этакая упрямая решительность в ситуации, когда просящему выгоднее было бы пропустить подколку.

— Рельсу, может, и не перережу… — между тем, раздумчиво продолжал тот.

Нет, ну это уже наглость! — он, может быть, не перережет рельсу струёй мочи!

— …но всяко разное могу делать по-нашему, по-уральски, — рассудительно закончил фразу казачок. — Наш атаман, ну, наш, на районе, сказал, что из меня пластун хороший получился.

На фоне его маленького роста и простецкой физиономии, излучавшей, казалось, только добро, это звучало забавно, но интересно. Ишь ты, пластун! Спецназовец казачий!

Стало интересно. Так и разговорились. Пообещал Лёшка перемолвиться с тем же Бэтменом, но в процессе разговора с муж… э-э, с казаком постепенно сдвигал своё мнение к тому, что тот вполне подошёл бы и ему самому.

Как следовало из рассказа, подвигли уральского не мужика, но казачка на донецкую войну два обстоятельства — трагедия в Одессе и ревность по отношению к своему родному войску:

— Душа-то болит, всё по телевизору-от видать! Во-от. А тут в Одессе-то людей-то пожгли, помните? Ну, я… Я обротился к своёму атаману, говорю: «Как это так? Донские казаки есть, кубанские казаки есть, они там, а мы-от, оренбургские, тута, на диване». А он говорит: «Ну, вот, Витька, понимашь, у нас приказа-то нету! От президента».

— А ты, что ли, реестровый? — тут же спросил сам казак Митридат.

— Да. Ну вот. Я и грю: «Ну как же тогда нам быть?» А он грит: «Ну, как будет приказ, так-то и двинем».

А потом дальше-то что? Не даёт приказа президент! А в Москве есть такой общественный деятель, помните? Крылов. Тоже казак. Он в Москве и везде. Я говорю: «Костя, надо так и так как-то, чтобы мы тоже принимали участие, казаки-то». А он говорит: «Ну ладно, Витька, решим вопрос».

А есть же общественные организации всякие. И вот через общественные организации, это, с Магнитогорска, им повезли гуманитарный груз. Шестого июня. Ну, в Ростов. Ну, казаки. Ну, и я с ними. Костя-то им сказал.

Вот. Приехали. А потом мы — в лагерь. Ну, для подготовки, учебный. А из лагеря уж сюда. Воевать.

— Это ты добровольно остался? Как бы из конвоя сбежал, что ли? Или было предусмотрено, что вы остаётесь?

— Да-а, да-да. Хотя я-то об этом поначалу не знал. Хоть и просился. Я по ходу движения только узнал, что разрешение дали. Всё же оно как-то… не разглашатся.

«Не разглашатся»! Алексей обожал это уральское глотание гласных на конце слов!

— Ну, не сбежал я, значит, а хоть и не президент, а начальство моё, казацкое, разрешило. Уйти, значит, в ополчение-то.

Потом приехали. Там нас собрали, и в лагерь, на тренировку. Ну, там, стрелять и всё такое прочее. Попал я на БТР, вот, пулемётчиком.

Во-от, и потом в Дмитревку, под Снежном, может быть, знаете, — Дмитревка?

Ну, кто же не знает Дмитревку под Снежным! Хотя Мишка-то, наверное, знал, вон, кивает вдумчиво…