Воин из Киригуа

Десятки рабов, сняв плиты пола в святилище, терзали могучее тело пирамиды, вырубая в толще ее склеп и лестницу в него. Скульпторы с покрасневшими от бессонницы и воспаленными от известковой пыли глазами спешно заканчивали рельефы, на которых покойный жрец приносил жертвы богам, отдыхал в тени священного дерева, подпирающего вселенную, и даже беседовал с мудрым Ах-Кин-Маи, его далеким предшественником.

По величественной наружной лестнице, бесконечными маршами уходящей ввысь, сновали рабы-носильщики, вынося в корзинах строительный мусор.

А в это время сонм жрецов под предводительством Ах-Каока, избранного преемником покойного, — ахау-ах-камха Кантуль, явившись в совет жрецов, добился его избрания, — возносил божествам горячие молитвы, чтобы помочь усопшему в его трудной и далекой дороге.

Наконец все приготовления были окончены, склеп завершен, рельефы укреплены на его стенах, внесены и расставлены богатые сосуды с пищей и питьем, приготовлены кучи известки и щебня, чтобы навсегда замуровать вход в гробницу после похорон.

Ранним утром торжественная процессия выступила из дворца покойного. Впереди на носилках несли труп; жители Тикаля, плотной толпой стоявшие на пути процессии, перешептывались, что у покойника вид, как у удушенного. За носилками в пышном одеянии верховного жреца шествовал Ах-Каок, окруженный своими новыми подчиненными. После жрецов выступали представители знатнейших родов великого города: как всегда спесивый Ах-Печ; опечаленный Ах-Меш-Кук, в свите которого виднелся прислушивавшийся ко всем разговорам Абиш; гордый након, окруженный прославленными воинами, и другие.

Большая толпа плакальщиц молча — днем громко оплакивать усопших обычаем воспрещалось — рвали волосы и царапали ногтями и колючками в знак безмерной горести щеки и мочки ушей. За ними в большой толпе рабов и прислужников верховного жреца шли украшенные цветами два юноши и девушка-рабыня. Их должны были замуровать заживо в преддверии склепа в качестве стражей гробницы. Лица юношей были спокойны, и только девушка время от времени бросала отчаянные взгляды в толпу, как будто надеясь увидеть там своего избавителя.

Погребальное шествие двигалось очень медленно, и прошло немало времени, пока оно достигло своей цели — пирамиды Покоб-Иш-Балам. Перед лестницей с правой стороны уже находился наследный царевич Кантуль, окруженный многочисленной свитой; на его лице играла усмешка, которую он и не пытался скрывать. Его приближенные, чувствуя настроение своего повелителя, весело переговаривались между собой. С левой стороны стояла Эк-Лоль; ее сопровождало значительно меньшее число людей. Лицо царевны было печально; неожиданная потеря одного из немногих ее приверженцев, неоднократно рассказывавшего о великой правительнице прошлого и заронившего в ее душу мысль последовать ее примеру, сильно огорчила девушку. Она чувствовала себя в это утро особенно одинокой. Сейчас около девушки не было никого, на кого она могла бы положиться. На какой-то неуловимый момент у Эк-Лоль вспыхнуло сожаление, что рядом с ней нет Хун-Ахау, но приближающаяся процессия отвлекла ее мысли.

Перед подъемом шествие перестроилось. После носилок и Ах-Каока на ступени лестницы вступил ахау-ах-камха Кантуль со своей свитой, за ними — царевна, а за ней последовали представители знатных родов. Ах-Печ, гневно фыркнув, протолкался к Ах-Меш-Куку и что-то шепнул ему на ухо; как и всегда сдержанный, Ах-Меш-Кук степенно наклонил голову. И только натренированное ухо Абиша сумело уловить два слова раздраженного толстяка: «детеныши» и «недолго».

Медленно-медленно поднималась печальная процессия по ступенькам. Пение жрецов становилось все более печальным и пронзительным. Им вторил крепчавший на высоте ветер. А внизу, у подножия пирамиды, выстраивались все новые и новые толпы людей, задиравших головы, чтобы не прозевать времени, когда шествие покажется на вершине пирамиды, перед тем как войти в святилище. Носилки с телом уже были близки к верхней площадке, а плакальщицы и рабы, предназначенные к жертве, только вступили на начальные ступеньки лестницы.

Стоявший в толпе старый земледелец Вукуб-Тихаш, два дня добиравшийся до столицы, чтобы посмотреть на редкостное зрелище, шепнул своему соседу:

— А им всем будет трудно разместиться на площадке перед храмом. Уж больно много народу собралось. И перья на украшениях они себе пообломают — такая там будет давка!

И через секунду добавил мечтательно:

— Вот было бы хорошо, если бы вдруг вся пирамида рухнула!

— Это зачем же? — сердито спросил его сосед.

— Сразу бы не стало никого, кому надо платить налоги и сборы. — И Вукуб-Тихаш залился тихим дребезжащим смехом.