Воин любви. История любви и прощения

Я не Бог, но Крейг все же задал мне этот вопрос. Как же мне ему ответить? Существует ли идеальная любовь? Похоже, на этот вопрос есть только два ответа – да или нет. Я думаю, что Крейг не искал моего прощения, а спрашивал у меня, сможет ли простить его Бог. Ему нужно было не просто знать, смогу ли я любить его. Он хотел знать, достоин ли он любви. Я вспоминаю, как сидела на диване в доме родителей и думала, достойна ли я любви. Я вспоминаю, как входила в маленькую церковь и думала, достойна ли я любви. Я вспоминаю. И я вспоминаю, что Мария и родители ответили мне однозначно: «Да!» И Мексиканский залив ответил мне: «Да!» И сегодняшнее небо ответило мне: «Да! Да! Да!» Перед лицом этого неба единственно возможный ответ: «Да!» Истина есть благодать, а благодать не делает исключений. Я – не то, что я сделала. И если это истина, значит, я должна принять как истину, что и Крейг – это не то, что он сделал. Мне нужно сказать ему: «Ты – не то, что ты сделал. Ты любим, и всегда был любим, и всегда будешь любимым. И ты не просто любим, ты и есть любовь. Я не знаю, останусь ли с тобой. Не знаю, смогу ли доверять тебе. Но я могу сказать тебе истину, которую ты забыл. Я могу быть беспристрастным свидетелем любви для тебя. Любовь – это то, из чего ты создан. Благодать даруется свободно всем. Благодать и достоинство твои по праву».

Благодать не делает исключений. Она истинна для всех или ни для кого. Для меня цена благодати – это благодать для Крейга. Но как только я думаю об этом, в моем разуме возникают картины, словно я – копилка, и кто-то бросает в меня монеты. Эти монеты – женские лица, символы тех, с кем Крейг спал годами. Любовь словно спрашивает меня: «Если благодать истинна для тебя, если она истинна для Крейга, значит, она истинна и для них тоже?» И тогда я понимаю, что благодать – это прекрасная, ужасная вещь. Что цена любви очень высока. Что для меня эта цена заключается в том, чтобы я прекратила притворяться иной, не такой, как Крейг и эти женщины. Мое нежелание простить – это всего лишь еще одна простая кнопка. Мы не разные. Мы совершенно одинаковые. Мы – отдельные кусочки рассыпавшегося пазла, и мы заплутали и потерялись. Все мы отчаянно жаждем воссоединения, но пытаемся найти его не там, где нужно. Чтобы положить конец нашему одиночеству, мы используем тела, наркотики и еду. Мы не понимаем, что одиноки, потому что так и должно быть. Потому что мы разбиты на части. Быть человеком – значит быть неполным существом и постоянно стремиться к воссоединению. И порой воссоединение требует времени, доброты и терпения.

Я думаю о Марии, как много лет назад она звала меня:

– Иди сюда. Иди сюда, Гленнон. Иди ко мне. Иди такой, какова ты есть.

– Но, Мария, я молода и напугана. Я не замужем, я беременна, я брошена и одинока.

И она сказала тогда:

– Я тоже. Бог любит нас такими. Иди же.

Если я всей душой стремлюсь к Богу, то и другие тоже могут. Если я хочу оказаться в распахнутых объятиях Бога, если не удовольствуюсь больше разговорами с администраторами на задворках, то как отправлю туда других? Наше искупление реально настолько же, насколько и свободно. Благодать может быть личной только в том случае, если она и универсальна. Моя свобода и свобода других людей соединены неразрывно. Наша единственная надежда ощутить это в полной мере – осознать свое право быть полностью человечными перед лицом Бога. А для этого нужно понять, что Бог уже любит нас безраздельно. И это понимание позволит мне простить Крейга и других женщин, которые любили так несовершенно. Я заплачу цену благодати. Да, благодать истинна для всех нас. Я выбираю всех: себя, Крейга, других женщин – всех нас. И во второй раз за эти несколько дней я плачу в окружении посторонних людей. Я чувствую, что спасена.