Воин огня

Мавиви зачарованно, долго смотрела в карие спокойные глаза деда, заглядывала снизу вверх, упрямо отгоняя ладонью прядь, выбившуюся из небрежно сплетенной и не завязанной косы. Потом уткнулась лбом в бронзовое, как кедровая кора, плечо. Еще чуть-чуть постояла, слушая лес, свое дыхание и сердце махига. Отстранилась, озираясь и сосредоточенно сводя брови. Указала на поваленный ствол пихты:

– Там сядем. Осина так осина. Буду дрожать и делать. Хорошо бы позвать асхи, но и прочие к тебе будут добры, у тебя душа большая.

Мавиви усадила махига, сама встала перед ним, сердито повела пальцами и встряхнула рукой, словно сбросила брызги сомнений… Подняла ладони вверх, поймала свет солнца и осторожно, словно он наполнил кожу, опустила открытые руки ниже, двумя лодочками-горстями.

– Свои ладони держи над моими, не касаясь, – велела она. – И жди, пока придет внимание духов. Их отклик сам посетит тебя и начнет вершить обретение.

Магур осторожно устроил свои большие руки над узкими ладонями, закрыл глаза и стал ждать. Солнце светило в лицо, и веки изнутри казались ало-багряными. Магуру это было немного неприятно, жар дня и цвет его напоминали о той войне, давно сгинувшей и унесшей жизни слишком многих, мучительной и страшной для него, вождя народа, потерявшего семь воинов из каждых десяти. Позже он отвык разводить огонь в очаге и любоваться танцем лепестков ариха, похожих на девушек в ярких платьях праздника урожая… Нет более праздника, каким он остался в детской памяти, нет полей и нет тех девушек. Нет более покоя рядом с очагом, пламя напоминает о погребении погибших и пепелище на месте родного леса. Он много раз убеждал себя: все духи одинаково хороши, не огонь виновен, не в нем безумие, худшее в мире, а лишь болезнь людей. Но покой Магур всякий раз обретал, лишь взирая на гладь воды или отпуская птицу взора в столь же безмятежное и глубокое небо… Душа делалась легкой и взмывала розовым утренним облаком, похожим то на сосновую крону, то на голову священного коня. И тепло пронизывало тело, боль уходила.

– Не понимаю, я не такого ждала, я просто хотела дать им полноту выбора, – виновато забормотала Шеула. – Дедушка, я совсем неопытная мавиви. Отругай меня.

– Зачем? – выдохнул Магур. Солнце грело бережно, и душа все поднималась, дрожала прозрачным маревом восторга. – Обретение тебе удалось, я его ощущаю. Так легко… душе легко. Это асари? Ветер твоего деда Рёйма, да?

Махиг почти нехотя открыл глаза и удивился: не возникло ожидаемого ослепления светом, наоборот, весь мир сделался много ярче, краски уплотнились и наполнились намеками, оттенками, переходами. Тепло дня лилось и дрожало, поднималось от камней, обтекало стороной обманчиво яркую, но прохладную чешую озерной ряби, гладило стволы и чуть покачивало облака мошкары, толкающейся и роящейся в восходящем токе.

– Какой асари! Дыхание мира капризно. Бабушка говорила, Рёйм был единственный из всех известных ей ранв, к кому благоволил переменчивый ветер при любом настроении, – поникла Шеула. – Ты ведь ивы любишь и ночью туману рад… Мы должны унять ашрига, безумие горения и разрушения. Как его успокоит тот, кто болен? И почему именно арих отозвался, да так охотно?

– Арих? – недоверчиво переспросил Магур, касаясь ладоней мавиви, гладя их и усаживая внучку рядом. – Тот, кого призывал наставник Арихад, нелепо и надумано именуя «огнем нашей праведной мести»? Арих, которому я – признаю свой грех – ни разу за двадцать зим с последней моей войны не выделил крохи жертвенного хлеба?

– Арих, – еще раз подтвердила мавиви, виновато дернув плечиком. – И ты проходишь обретение очень полно, он словно не желает с тобой расставаться вовсе… Он рад.

Складки у губ махига сделались чуть глубже, обозначая ответную радость. Магур сбросил с плеча мешок, торопливо в нем пошарил рукой и добыл резную фигурку белки. Грубую, старую, с двумя широкими трещинами. Уложил на ладонь – и улыбнулся шире. Белка на миг сделалась рыжей, обросла мехом огня и тотчас рассыпалась пеплом…

– Игрушка Чара, – пояснил Магур внучке. – Он сам сделал и сам мне подарил. Не мог ведь я отдать ариху то, что не греет мою душу? Я, надо полагать, сильно перед ним виноват. Пора исправлять ошибки. Идем. Теперь пень горелый мне и отсюда виден. Мы обойдем озеро и переправимся по верху запруды. Поднимемся на гребень холма и застанем того, кто украл у ариха даже имя, еще до заката…

– Разве можно победить огонь огнем? – шепотом уточнила мавиви.

– Мне думается, когда твой дедушка называл ариха огнем, – лукаво блеснул дед глазами – рыже-карими, ярко вспыхивающими в лучах солнца, – твоя бабушка сердилась. Арих куда больше. Мы ведь всего лишь люди, мы провели границы по незримому и для простоты разделили единое на четыре первоосновы.