Мамочка… папочка… я услыхала крик папеньки, но папенька сильный, не такой как дедушка, но всё ж. Он справился бы… Справился! А потом… мамочка…
Я увидела её любимые зелёные глаза через щель в полу и не смогла сдержаться. Выбралась наверх и тут дядька ентот в чёрных дуспехах, как схватит за волосы!
Папочка с мечом на него побежал, а у дядьки-то и голова не чулавеческая! Изжёг папеньку огнём из пастии своей поганой! Дальше всё как у тумане было. Помню только, что очнулась уже под землёй.
Дедушка, я правда сопротивлялась, как могла! Били те дядьки, голодом морили, чтобы хоть имя назвала. А я не хотела! Не хотела, чтобы сволочи енти устами своими гнилыми его произносили! Но выдавили гады! Вывели на чисту воду, тьфу!
Я ждала дедушка. Ждала, что ты придёшь, а тебя всё не было. И потому назвала имя своё, дабы не помереть до прихода твоего. Мамочку, папочку убили, дак хоть я у тебя буду, внученька, жива!
Дядьки тогда кормить начали и били не так часто, а потом опять пристали с проповедями, окаянные. Но я уши закрывала, кричала, чтобы ни звук из уст поганющих не услыхать. И тогда опять бить начали, по голове, по губам. В кровь губы разбили, а носом я ещё три дня дышать не могла потом.
А я ждала, молилась Ирису, владыке тепла и искр. Молилась Храдхиру, хранителю северных ветров, Ипостаси Огня, отцу справедливости, Равину молилась. Всем молилась, а никто не пришёл… Но я продолжала подонкам ентим противиться. За маменьку, за папеньку… Не прощу, не забуду!
И вот, сидела я уже в Цитадели не знамо сколько. В капище хоть с потолка решётка лучи Кустоса пропускала, а в ентом месте поганом всегда тучи тёмные висели, не посчитать ни дней, ни ночей в неволе проведённых. Думала, опять дядьки чёрные мутузить меня будут, но нет — сказали, чтобы за ними шла. Я уж подумала конец мучениям моим, отдадут собакам на растерзание за то, что противлюсь ихним проповедям. Осталось чуть-чуть потерпеть и увижу маменьку с папенькой.
Я правда больше не могу ждать, дедушка… А жив ли ты? Быть может и тебя, гады, сгубили? Да только, что сделаю я им? Они все маги, адепты, воины, убивцы и губители, чёрт бы их побрал!
Но привели меня, неожиданно, не на плаху, а в зал огромадный. И сидел в зале том дядька — всем дядькам дядька. Лица не видела евонного, только волосы седые из-под капюшона тёмного, но голос молодой был, как у папеньки, только злой более. Да и руки не стариковские, как у дедушки были. Крепкие, сильные.