Зная благосклонное отношение к нему Светлейшего, Сенявин хватается за перо и пишет Потемкину рапорт: «Во отданном от Его Превосходительства Контр-адмирала и Кавалера Ф.Ф. Ушакова на весь флот генеральном приказе назван я ослушником, неисполнителем, упрямым и причиняющим Его Превосходительству прискорбие от неохотного моего повиновения к службе Ее Императорского Величества. Вашу Светлость величайше прошу учинить сему следствие, и ежели есть таков, подвергаю себя надлежащему наказанию». Однако Потемкин снял Сенявина с должности генерал-адъютанта, посадил под строжайший арест, а затем предложил ему на выбор: или извиниться перед Ушаковым на собрании офицеров, или быть разжалованным в матросы. Сенявин предпочел первое.
Бытующее мнение о том, что инцидент был исчерпан после вмешательства Потемкина на стороне Ушакова в сентябре 1791 года и великодушно прощенный контр-адмиралом Сенявин спокойно продолжил службу под началом Ушакова, не соответствует действительности. Послужной список свидетельствует, что по возвращении из ставки Светлейшего князя в Севастополь капитан 2-го ранга был откомандирован в гребной флот. Свою карьеру в корабельном флоте Сенявин смог продолжить только после кончины Потемкина, но она уже ничем не выделялась из общего ряда: перед назначением на линейный корабль Сенявин пять лет командовал фрегатом. Дмитрий Николаевич был одним из немногих штаб-офицеров Черноморского флота, не получивших в 1792 году Высочайшей награды за участие в прошедшей войне.
Командор Мальтийского ордена
«Эскадра Каспийского моря должна быть усилена. К находящимся там судам прибавится еще 12 бригантин по чертежу, мною апробированному, а какие предприятия тамо назначаются, о том дам я Вам знать после предписания. Ваше Превосходительство избраны мною для командования на помянутом море по знанию Вашему тамошних вод и по испытанию свойств и образа мест тамошних народов, где по бытности Вашей несумненно распространили в них страх и завели со многими знакомство; извольте туда следовать немедленно. Сверх получаемого по чину Вашему жалованья будут отпускать Вашему Превосходительству столовые деньги».
В сущности, Войновичу предлагалась почетная отставка с хорошей денежной компенсацией. Но ему, боевому флотоводцу, после нескольких лет неустанных забот и волнений, решения сложнейших задач по снаряжению флота и ведению военных операций казалось недостойным в военное время отправляться командовать небольшой второстепенной флотилией в тихих водах Каспийского озера.
Спустя много лет в весьма похожей ситуации окажется главнокомандующий русской армией Барклай-де-Толли. Вступившие в 1812 году в пределы России наполеоновские войска имели подавляющее преимущество перед русскими – бессмысленно было вести даже оборонительную войну. Поэтому Барклай предложил тактику «выжженной земли»: русская армия отступала к Москве, ведя лишь арьергардные бои. Отступление вызвало возмущение во всех слоях русского общества, «нерусского» Барклая-де-Толли обвиняли в предательстве, били стекла его кареты на улице. В конце концов, для успокоения общественности император вынужден был временно сместить Барклая с назначением на его место М.И. Кутузова (но принципиальная стратегическая линия, намеченная Барклаем на начальном этапе Отечественной войны, была Кутузовым сохранена). После оставления Москвы в послании жене от 11 сентября Барклай-де-Толли писал:
«Чем бы дело ни кончилось, я всегда буду убежден, что я делал все необходимое для сохранения государства, и если у Его Величества еще есть армия, способная угрожать врагу разгромом, то это моя заслуга. После многочисленных кровопролитных сражений, которыми я на каждом шагу задерживал врага и нанес ему ощутимые потери, я передал армию князю Кутузову, когда он принял командование, в таком состоянии, что она могла помериться силами со сколь угодно мощным врагом. Я ее передал ему в ту минуту, когда я был исполнен самой твердой решимости ожидать на превосходной позиции атаку врага, и я был уверен, что отобью ее. Если в Бородинском сражении армия не была полностью и окончательно разбита – это моя заслуга, и убеждение в этом будет служить мне утешением до последней минуты жизни».