Воин Пустоши

Глину укладывали в железные формочки, потом, под присмотром раскрасневшегося от жаракирпичника, обжигали. Печь для обжига поставили на краю двора, где раньше находилась будка таможни. Готовые кирпичи складывали на носилки и по настилам поднимали наверх, где работала бригада каменщиков. По мере того как стена росла, ее укрепляли железными штангами и арматурой. Если пройти через широкий проем, в котором еще не успели поставить новые ворота, то увидишь, что снаружи стена напоминает ежа — вся ощетинилась заостренными арматурными прутьями, битым стеклом, колючей проволокой, зазубренными лезвиями от ножей, кос, обломками штыков и даже большими иглами, которые Дерюга откопал в какой-то лавке. Хозяин лавки вместе с тощей женой и дочерью теперь вовсю пыхтел, толкая тачку с глиной.

Посреди двора стоял Лопасть, а ближе к стене Гангрена, у обоих были длинные плетки. Надсмотрщики то и дело прохаживались ими по спинам рабов, причем если бандит делал это без особого усердия, то после ударов Гангрены люди едва не валились с ног, а одна женщина, получившая между лопаток за то, что остановилась передохнуть, упала и начала дергаться в судорогах.

Атаман махнул рукой, и Дерюга, о чем-то толковавший с кирпичником у печи, рысью устремился к хозяину. А тот ухмыльнулся, наблюдая за толстяком в грязном фартуке, туго обтягивающем толстое пузо. Ответственным за выпечку кирпича был Пружина. Атаман поначалу собрался, было распять его на балках посреди Моста, чтобы устрашить местных, но когда выяснилось, что Пружина когда-то служил десятником на принадлежавшем киевскому Храму заводике по производству кирпичей и хорошо знает это дело, пощадил киборга. Даже ошейник не приказал на него надеть. А на быстренько сооруженных крестах распяли двух других — труп Пузыря и чудом выжившего, сильно израненного Рюрика, которых посланные вниз бандиты отыскали в обломках притона.

Подошедший Дерюга спросил:

- Да, хозяин?

Молодой… перестал быть молодым. Бандит приоделся, щеголял теперь в новеньких сапогах, кожаных штанах и куртке, носил в кобуре на ремне крутой револьвер аж на семь патронов. Дерюга больше не бежал, сломя голову, на зов хозяина, но подходил степенно, хотя и не сильно медлил, конечно, — за такое от Макоты вполне можно было получить по носу или в брюхо. Хотя теперь атаман не стал бы так уж запросто колотить Дерюгу. Появилось в том какое-то самоуважение, что ли. Почтительно к себе относится — такого вроде как и ударить неудобно. К тому же Дерюга был первым помощником Большого Хозяина, управителя Моста, от лица Макоты он отдавал приказы множеству людей, и атаман понимал, что нельзя рушить перед ними авторитет своего главного порученца. Да и самому Макоте приходилось вести себя иначе. Большой Хозяин — это не просто какой-то там атаман. Он не должен чуть что, тыкать кулаками направо-налево, за него теперь другие пусть тыкают, а он обязан вести себя солидно.

Против ожидания, Дерюга не располнел, хотя имел возможность каждый день лопать от пуза, наоборот — похудел даже, стал жилистее, крепче, а еще у него заострилось лицо. Появилось в нем нечто хищное, неприятное… лисье, что ли? В рощах к востоку от Киева водились маленькие злобные бледно-рыжие лисицы с острыми мордочками и выступающими вперед верхними зубами — вот на них и стал теперь походить Дерюга.

— Что, хозяин? — спросил он.

— Ты, слышь, скажи Гангрене, чтоб не колошматил их так, понял? — произнес Макота грубее, чем требовала ситуация. — Мне работники нужны, а не трупы ходячие. Щас прям скажи — и ко мне давай, дела порешать надо.

Дерюга молча кивнул и направился к Гангрене, который высился над рабами, как большой голенастый богомол над снующими туда-сюда муравьями.

Макота едва сдержался, чтоб не ткнуть помощнику кулаком между лопаток, чтоб сбить с него спесь. Развернулся на каблуках и зашагал прочь, сопровождаемый Кабаном с Акчей. Ишь ты, кивает он! Раньше спасенья не было от «Слушаюсь!», «Так точно, хозяин!», «Будет сделано, хозяин!» — чуть сапоги Макоте не целовал при каждом удобном случае, а теперь кивает да молчит! Впрочем, не сказать, что Дерюга стал вести себя как-то неуважительно по отношению к хозяину, позволял какие-то дерзости — нет, просто исчезли его вечное подхалимство и нервическая суетливость, и Макота не знал, к добру это или к худу. Он всегда очень ревностно относился к своему главенству в клане, и если дурень Чеченя никогда не мог по-настоящему претендовать на роль хозяина, то Дерюжка… Ведь вроде тоже глупый… а вроде теперь уже и нет! Учится быстро, что ли? Глаз да глаз за ним нужен.