Война

— Я был в «Северном», — говорит Леха, — когда из гос питаля возвращался. Там теперь обалденно, не то что пару месяцев назад. Тишина, как в колхозе. Зеленая трава, белые бордюры, прямые дорожки. Баня раз в неделю, горячая пища три раза в день. У них даже вшей нет, я спрашивал. Там построили казармы нового образца, знаете, как в американских фильмах, и в сортирах поставили унитазы. Представляете, настоящие белые унитазы. Я специально туда гадить ходил. Да! Мужики, не поверите, у них там гостиница есть! Как раз для генеральских инспекций. Телевидение — пять каналов, горячая вода, душ, стеклопакеты…

Мы слушаем, открыв рты, завороженные Лехиным рассказом. Белые унитазы, столовые, стеклопакеты! Нам кажется невероятным, что в Грозном может быть гостиница. Мы видели этот город только мертвым, его единственными обитателями были одичавшие псы, питавшиеся мертвечиной в подвалах, а сейчас там — гостиница. В нашем представлении людям там должно быть плохо, очень плохо, чтобы они никогда не забыли, что там творилось. Иначе вся эта война окажется обыкновенным убийством, циничным убийством тысяч и тысяч человек. Нельзя на их костях строить новую жизнь! Мы только что вернулись с гор, где батальон поредел вдвое, где до сих пор убивают людей и сбивают вертушки, а в Грозном наше командование смотрит кабельное телевидение и моется в душе. Мы готовы поверить в белые унитазы в солдатских казармах, но генеральская гостиница — это уже слишком.

— Брешешь! — заявляет Мутный. — Не может такого быть.

— Может. Сам видел.

— Ну вот, — говорю я, — гостиницу сам видел, а говоришь, что генералы скачут по горам, как сайгаки. Да не поедут они из гостиницы никуда!

— А все же интересно, что будет, если завалят генерала? — не может успокоиться Пинча. Лехин рассказ не произвел на него никакого впечатления, он просто принял его за сказку. — Если генерала завалят, выплатят ли его вдове пособие или нет? И как выплатят — привезут на дом или она вместе с нами будет стоять в очередях в финчасти и писать письма в газеты: мол, помогите, мужа убили, а государство забыло. У нас в полку перед отправкой много таких солдатских матерей пороги околачивали.

Мы не раз видели этих женщин в очереди к государству. В очереди за элементарным состраданием, за сочувствием, за уважением к матери, отдавшей Родине самое дорогое, что у нее было, — жизнь сына, и взамен не получившей ничего, даже денег на его похороны. От них везде отмахивались, от этих матерей. Сейчас и мать Мухи, и мать Яковлева тоже, наверное, обивают где–то пороги.

— Ну нет, генеральской–то вдове уж точно сразу все выплатят, — считает Фикса. — Это все ж таки генерал, а не какой–нибудь зачморенный Пиноккио, каких можно сотню в день навалить, и не жалко. А генералов у нас мало. Небось, сам президент каждого по фамилии знает! — Он задумывается над своим открытием. — А интересно, как это, когда президент с тобой за ручку здоровается?..

В конце концов спор прекращает Аркаша.

— Неважно, генерал ты или полковник, — говорит он, — важно, какую ты должность занимаешь. Быть вдовой начальника службы расквартирования войск и вдовой командующего каким–нибудь Забайкальским округом — совсем не одно и то же, даже если командующий округом и выше по званию. И ни хрена их президент не знает, генералов у нас тьма- тьмущая. Они вон в Министерстве обороны дневальными ходят, там солдат нет, и генералам самим приходится с тряпкой на коленях ползать, лампасы протирать. Это мне один полковник рассказывал, когда мы дело заводили по его заявлению. Его генерал избил и сломал зуб, а он за это стуканул на него: мол, тот дачу себе строит из ворованных материалов и еще солдат заставляет пахать на строительстве. У них там тоже дедовщина будь здоров.

Я Аркаше не верю, мне кажется сомнительным, чтоб в самом Министерстве обороны была дедовщина. Хотя… черт его знает, почему бы и нет? Генералы ведь не из сахарного теста лепятся, наверное, и они когда–то были лейтенантами. Еще две таких войны — и наш комбат тоже станет генералом, уйдет на повышение и будет там всех дубасить. Что в этом такого?

Наконец на плац выходит командир полка в сопровождении комбата. Мы замолкаем.

— Здравствуйте, товарищи! — кричит полкан, словно перед ним парад на Красной площади, а не полуукомплектованный батальон.

Потом начинает рассказывать нам про пьянство, называет ублюдками и алкашней и грозится каждого вздернуть за ноги на этой вот самой дыбе, которую так остроумно придумал наш комбат. Он всецело одобряет это нововведение и советует командирам других батальонов перенять наш опыт. И пускай солдаты даже не вздумают ему жаловаться на неуставные взаимо отношения, с пьянством и воровством он будет бороться! После этого полкан говорит что–то о долге, с честью выполненном нами в горах, о том, что Родина не забудет своих павших героев, и прочую чушь.

Он вышагивает перед нами на негнущихся ногах, оттопырив вперед пивное пузо, и рассказывает, какие мы молодцы.

— Обосрал, а теперь облизывает, — замечает Мутный.