Война

После марша он разговаривал с командирами полка, заботливо спрашивал их, как кормят солдат.

— Берегите людей, — говорил он. — Пожалуйста, берегите. Здоровый, сытый солдат — залог нашей победы. Поздравляю вас, господа. С такой армией мы много сделаем.

Полк продолжал свой марш. Опять потянулись песчаные дороги, перемежаясь болотами. Опять деревни возникали перед солдатами, и из черных, не похожих на человеческие жилища изб старики и женщины боязливо кланялись офицерам. В сумерки Максимов дал полку короткий отдых и вызвал к себе Васильева. Сопя и тяжело вздыхая, он приказал капитану идти со своей ротой в авангарде.

— Знаю вас как опытнейшего офицера, — говорил он, — знаю, что на вас можно положиться. Только осторожнее, ради бога, осторожнее. Не наткнуться бы нам опять на какую-нибудь неожиданность.

Он крепко стиснул Васильеву руку, отпуская его. Десятая рота беглым шагом прошла вперед, обогнув голову колонны.

— Ну, ребята, — сказал Васильев, оглядывая роту синими глазками, — нам дано почетное поручение, давайте дружно выполним его.

Он объяснил солдатам, в чем заключается их задача, выделил сильную разведочную команду, сам принял над ней командование, а с ротой оставил Бредова. Команда выслала дозоры по шести человек. Васильев остался с ядром разведки, назначил связных между ядром и дозорами и приказал выступать. Карцев был при командире. Дозоры ушли. Васильев с остальными людьми тихо двинулся за ними. Стемнело. Серые паруса облаков медленно плыли над лесом. Душная сыроватая теплота подымалась от земли, точно там сушили на огне намокшую одежду. Карцев ближе подошел к командиру. Ему хотелось поговорить с ним. И когда Васильев спросил его (как часто спрашивал солдат), хорошо ли он себя чувствует в походе, Карцев решительно сказал:

— Покорно благодарю, ваше высокоблагородие, хорошо. Разрешите спросить — ведь не может быть, чтобы мы эту войну, как японскую, проиграем? Народ всей душой… Россию подняли и разворотили… Ваше высокоблагородие, если разворошить сумели, должны и великие дела сделать!

Васильев щипал усики и сбоку посматривал на Карцева.

— Что же это ты, братец, — сказал он, и в его голосе Карцеву послышались жесткие ноты. — Какой же ты солдат, если так рассуждаешь? Что же ты думаешь, что война, как свадьба — заиграла музыка и молодых повели к венцу? Нет, тут каждый шаг надо выстрадать, купить кровью и муками.

Он дернул головой и с усилием добавил:

— Мне труднее, чем тебе, — понимаешь ты это? Я больше тебя отвечаю, меня сильнее бьет, если у нас плохо идет. И я сжимаюсь, я крепче себя завинчиваю и говорю себе, что буду драться, как черт, потому что хочу, чтобы Россия победила. Я так с тобой говорю, потому что ты русский, и у нас с тобой одна родина, которую мы должны оборонять. Вот, братец, как нам надо с тобой думать.

И как бы подстерегая и угадывая те мысли, что могли укрыться в солдатской голове, он близко наклонился к Карцеву, так близко, что темные болотца его глаз точно пахнули холодом на солдата, и строго закончил:

— И иначе думать не смеем. Думать иначе — это измена. Запомни — измена!

Карцев ничего не ответил. Было неловко, даже стыдно. Не стоило ему говорить с Васильевым. Не так вышло, как он думал. Он шел по лесной дороге, по вражеской, по германской земле, которую он должен был завоевать, подчинить русскому дарю. Германские звезды светили на него сквозь ветки пушистой синевы надлесного пространства. Кто-то осторожно коснулся его плеча, и, оглянувшись, он увидел смутные очертания лица, удлиненного острой бородкой. Присмотревшись, он узнал Годнева, солдата первого взвода, призванного из запаса. Годнев пошел рядом и, оглядывая дорогу, сказал:

— Слышал я, как ты разговаривал с ротным. Над чем ты мучишься? Какие тебе великие дела нужны? Чего тебе от войны надо? Чего ты от нее хорошего ждешь?

Годнев начал спокойно, даже иронически, но к концу его слова звучали едко и злобно. Карцев видел, как сердито двигалась его рука, рассекая воздух. Он хотел ответить, но не успел. Все остановилось. От правого дозора прибежал связной. Он тихим голосом что-то доложил Васильеву, и капитан вполголоса велел троим солдатам идти на усиление дозора, заметившего за лесом что-то подозрительное. Со связным, который знал дорогу, пошли Карцев, Годнев и Чухрукидзе. Они шли гуськом, и каждый раз, когда под ногами скрипела ветка, связной шипел:

— Тише вы… К девкам, что ли, идете?

На опушке леса залег дозор. Карцев увидел ефрейтора Баньку и еще трех солдат, лежавших в кустах. Вдалеке мелькали тусклые точечки огоньков, и трудно было угадать их происхождение.

— Рябинин туда пополз, — тихо сказал Банька. — Черт его знает, какие там огни. Вы, ребята, вдвоем пройдите шагов двести к ним и залягте. В случае чего — один беги ко мне с донесением.