Война

После этого мы сразу почувствовали себя гораздо увереннее.

Офицеры поднялись и чинно усадили нас за стол.

Угощая нас, полковник на ломаном русском языке сказал:

— О, этот русски обычай… Три раза приглашал к столу, и на четвертый садится… Кароший русский обычай, кароший…

Ступин объяснил полковнику цель нашего прихода и сообщил о нашем желании обмениваться газетами.

Полковник, внимательно выслушав Ступина, потряс головой и что-то долго и горячо доказывал ему на немецком языке. Я попросил Ступина перевести ответ.

— Полковник говорит, что не видит в этом никакой необходимости. Солдаты полка не знают русского языка, а брать газеты для того, чтобы употреблять их на хозяйские нужды, он считает обидным для русских газет. Он любит Россию, куда собирается приехать сразу же после окончания войны…

Этого еще не хватало! У нас от своих благородий не продохнуть. Уж мы как-нибудь одни проживем.

Стало ясно, что дальнейшие разговоры о газетах бесполезны. Пришлось подписать договор о перемирии без пункта об обмене газетами.

Простившись с нами, полковник пожелал нам счастливого пути и вышел из землянки. Сопровождавший нас офицер, укрепив свой монокль, снова подал нам черные платки.

— Чего вы так долго?.. А мы было хотели вылазку делать… — спрашивали нас, когда мы очутились в своих окопах…

Но нам было не до разговоров. Мы спешили в полковой комитет, чтобы доложить о нашем путешествии по окопам врага.

Братание

На следующий день немецкое командование выслало к нашим окопам представителей, которые должны были совместно с нами определить колышками место встречи сторон.

— Ну, началось! Немцы и для братания вводят дисциплину! — недовольно ворчали солдаты, когда узнали о цели прихода немецких представителей.

Пришлось уступить и на этот раз. Что ты будешь делать? В Германии еще существовал старый режим, и тон всему задавали офицеры.

Местом для встречи выбрали кладбище с ветхой часовней. Это было единственное местечко, не тронутое войной. Кругом все было изрыто снарядами, война не пощадила ничего, но почему-то обошла это тихое сельское кладбище.

Всю ночь в ротах шли собрания. Сначала от желающих брататься отбоя не было, а когда настал час, никто не хотел идти. Кто их знает, этих немцев! Вот, если бы у них не было офицеров, тогда другое дело, но они, наверное, и на братание под командой придут.

Для начала решили не злоупотреблять народом. По два-три человека с роты за глаза хватит. А потом решили, что и того много. Хватит для разведки и десятка. Поведет себя немец честно, по-братски, — еще народу можно подбросить, а так — к чему рисковать.

Утром братальщики надели чистые рубашки (мало ли что может быть? Не к теще в гости шли!) и полезли из окопов. Чабан, перелезая через бруствер, истово перекрестился.

— Ну, хлопцы, в случае чего — адрес у Ступина.

Отпишите родным: так и так, мол, сгиб парень в цвете лет. Сгиб не в честном бою, а во время братания.

— Тьфу, закаркал. Ножей лучше проси…

— И дешевить не надо. Больше фунта сахара за перочинный ножик им не давай. Слышишь?.

— А я, хлопцы, думаю, что и этого много. Немец за войну отощал. Он и за полфунта отдаст. Особенно хлебом, мясом его прижимайте.

— Ладно, ладно, нечего! — ответил Чабан. — Не продешевим. А ну, поднимай флаг!

По уговору с немецким командованием для братания отвели два часа в день — от часу до трех. В это время в окопах поднимаются белые флаги, один флаг километр от другого.

Выбравшись из окопов, Чабан с братальщиками, огибая разбросанные перед окопами мотки с проволокой, открыли рогатки и нестройной толпой пошли к кладбищу.

Солдаты разошлись по бойницам и следили за уходившими. Пока все обходилось благополучно, но немец все немец. А главное, хоть бы одна живая душа высунулась из немецких окопов. Тут мировое братство совершается, а они и усом не ведут.

В томительных ожиданиях прошло около часа. Братальщикам пора бы уже возвращаться, а они точно в воду канули. Беспокойство охватило солдат. Что, если немцы надули их? Затянули на кладбище, отобрали хлеб, сахар, а братальщиков в плен увели?

— Ну, дураки и будут, если это сделают. Так бы мы им каждый день хлеб с сахаром таскали, а после такой встречи пулями придется угощать.

Я слушал солдат и тоже начинал жалеть, что отпустил Чабана безоружным. Гранат нужно было бы в карман напихать, тогда вернее было бы дело.

— А главное — силы неравны, — ораторствовали в окопах. — Мы к ним всей душой, со всем чувством, а они с офицерским расчетом… Вот кабы без офицеров, мы бы с немцами на одних пальцах о мировой революции в два часа сговорились.

— Ушаков, как думаешь: придут делегаты, или на выручку, целым полком придется идти? — спросил я Ушакова, с беспокойством поглядывавшего в сторону кладбища.

— Думаю, что придут. Хоть и говорят, что немцы луну выдумали, но все же мы перехитрим господ офицеров.

Прошло еще полчаса, а Чабан все не возвращался.

— Товарищ Ушаков, полк надо поднимать. Утянут они ребят.

— Идут, идут! — весело закричали на заставе.

Я поднес к глазам бинокль. Из леса выходил Чабан с товарищами. Они шли не спеша и о чем-то весело беседовали.