Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах

В самом деле, замыслы Ростопчина могли привести к следующему: «Наполеон, не задержавшись в сгоревшей столице, мог продолжить преследование русской армии или пойти на Петербург (такие планы у императора действительно были), в случае чего очередная отставка ему [Кутузову. — Авт.] была гарантирована. Поэтому-то Кутузов до последнего момента создавал видимость готовящейся обороны Москвы, о чем сообщал губернатору, которого на совет в деревни Фили просто не пригласили, а о сдаче столицы сообщили только в последние часы»[48].

* * *

Многие историки уверены, что М. И. Кутузов даже не догадывался о варварском замысле графа Ростопчина. На самом же деле это не так — он располагал на сей счет вполне точными данными. Дело в том, что слухи просачивались к жителям Москвы, а от них — в армию. Например, еще в середине августа 1812 года Д. М. Волконский отмечал в своем дневнике:

«Из Москвы множество выезжает, и все в страхе, что все домы будут жечь».

Князь П. А. Вяземский вспоминает, что незадолго до вступления неприятеля в Москву граф Ростопчин говорил «о возможности предать город огню и такою встречею угостить победителя».

При этом калужский губернатор П. Н. Каверин «совершенно разделял мнение его и одобрял к приведению в действие».

«Более того, сохранились сведения, что еще в 20-х числах августа в штабных компаниях, в присутствии близких к главнокомандующему генералов и офицеров Багратион охотно читал письма к нему Ростопчина <…> где содержались весьма прозрачные намеки на его стремление предать Москву пламени. Невозможно допустить, чтобы столь тревожные и грозные сведения не были доведены до Кутузова, да и сам Багратион не мог не сообщить их главнокомандующему»[49].

Соответственно, когда Федор Васильевич около полудня 1 (13) сентября появился на Поклонной горе, Кутузов сделал все, чтобы дезориентировать Ростопчина относительно истинных своих намерений и сорвать его замысел.

Содержание их разговора на Поклонной горе доподлинно неизвестно: он происходил с глазу на глаз, а Кутузов никаких записей о ней не оставил. Однако можно с полной уверенностью сказать, что Михаил Илларионович в свойственной ему манере «дипломатически искусно усыпил бдительность» крайне взволнованного Ростопчина, заверив его, что непременно даст у Москвы сражение Наполеону.

В результате, покидая Поклонную гору, Ростопчин был в твердой уверенности, что Москва если и будет сдана противнику, то только после большой битвы под стенами города.

Очевидец тех событий А. Б. Голицын по этому поводу пишет:

«Ростопчин уехал в восхищении и в восторге своем, как ни был умен, но не разобрал, что в этих уверениях и распоряжениях Кутузова был потаенный смысл».

Лишь к вечеру 1 (13) сентября граф Ростопчин понял, что все его расчеты пошли прахом.

11 (23) сентября он написал своей жене:

«Ты видишь, мой друг, что моя мысль поджечь город до вступления в него злодея была полезна. Но Кутузов обманул меня, а когда он расположился перед своим отступлением от Москвы в шести верстах от нее, было уже поздно».

Чуть позднее он жаловался на Кутузова императору Александру:

«Я в отчаяньи от его изменнического образа действий в отношении меня: потому что, не имея возможности сохранить город, я бы сжег его, чтобы отнять у Наполеона славу завладения им <… > Я бы показал французам, с каким народом имеют они дело».

Действительно, М. И. Кутузов банально обманул Ф. В. Ростопчина. Пообещал, но не выполнил своего обещания. Как говорится, вырыл другому яму, забыв сделать в ней запасной выход.

Как утверждает генерал Роберт Вильсон, граф «никогда не простил Кутузову, „поклявшемуся своими сединами“, обмана, каковой вынудил его к тайным приуготовлениям, словно бы он совершал некое зло против своей страны и своих соотечественников. В то время как исполнение данного обещания позволило бы ему восприять ответственное руководство и гражданским подвигом приумножить славу Отечества».

* * *

На самом деле вся «хитрость» Кутузова была направлена лишь на то, чтобы прикрыть свое неумение военного. А из-за этого столичные власти не успели эвакуировать ни арсенала, ни государственных реликвий, ни раненых под Бородиным: несколько тысяч русских солдат заживо сгорели в московском пожаре.

В Москве осталось много имущества, «которого нельзя было поднять за отсутствием подвод». Также остались в Москве 608 старинных русских и 453 турецких и польских знамен и более 1000 старинных штандартов, значков, булав и других военных доспехов; почти все они сгорели.

Генерал А. П. Ермолов с горечью потом писал о тех событиях:

«Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля».

По свидетельству И. А. Тутолмина, служившего главным смотрителем Воспитательного дома и оставшегося в Москве, пожары начались 2 (14) сентября вечером, через несколько часов после вступления конницы маршала Мюрата в город, а уже на следующий день он написал императору Александру: