Война 1812 года в рублях, предательствах, скандалах

Император также волновался в начале войны по поводу того, что пришлось предоставить в руки неприятеля столько провинций. Генералу Барклаю приходилось успокаивать государя, и он не раз поручал мне писать Его Величеству, что потеря нескольких провинций будет вскоре вознаграждена совершенным истреблением французской армии: во время сильнейших жаров Барклай рассчитывал уже на морозы и предсказывал страшную участь, которая должна была постигнуть неприятеля, если бы он имел смелость и неосторожность проникнуть далее в глубь империи.

Барклай умолял Его Величество потерпеть до ноября и ручался головою, что к ноябрю французские войска будут вынуждены покинуть Россию более поспешно, нежели вступили туда.

Я припоминаю, что еще до оставления нами Смоленска Барклай, говоря о Москве и о возможности занятия ее неприятелем, сказал, что он, конечно, даст сражение для того, чтобы спасти столицу, но что, в сущности, он смотрит на Москву не более как на одну из точек на географической карте Европы и не совершит для этого города точно так же, как и для всякого другого, никакого движения, способного подвергнуть армию опасности, так как надобно спасать Россию и Европу, а не Москву.

Эти слова дошли до Петербурга и Москвы, и жители этих городов пустили в ход все свое старание к тому, чтобы сменить[29] главнокомандующего, для которого все города были безразличны».

* * *

В одном весьма характерном частном письме, написанном некоей М. А. Волковой В. И. Ланской и датированном 3 сентября (15 сентября) 1812 года, можно прочитать:

«Мы узнали, что Кутузов застал нашу армию отступающей и остановил ее между Можайском и Гжатском, то есть во ста верстах от Москвы. Из этого прямо видно, что Барклай, ожидая отставки, поспешил сдать французам все, что мог, и если бы имел время, то привел бы Наполеона прямо в Москву. Да простит ему Бог, а мы долго не забудем его измены <…> Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина».

Подобных мнений было множество, и все они создавали фон, благоприятствовавший назначению Михаила Илларионовича. При этом, как отмечает Роберт Вильсон, «когда Кутузов приехал к армии, ему уже исполнилось семьдесят четыре года[30], и хотя выглядел он крепким стариком, дородность и неповоротливость принуждали его даже на поле сражения пользоваться небольшой четырехколесной повозкой, которую русские называют дрожками».

По мнению историка М. В. Довнар-Запольского, английский агент Роберт Вильсон «был злым гением Кутузова, постоянно критиковал его действия и следил, шаг за шагом, за тем, что делал Кутузов».

Более того, Вильсон, без всякого сомнения, выполняя секретные инструкции своего кабинета, играл весьма заметную роль «на минном поле армейских интриг».

Пусть так, но это был опытный боевой офицер, и его мнение о Кутузове не может быть игнорировано. К тому же не следует думать, что назначение Кутузова было всеми воспринято с восторгом. Например, князь Багратион написал 16 (28) августа губернатору Москвы графу Ростопчину:

«Из попов да в дьяконы попался. Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем! Если особенного он повеления не имеет, чтобы наступать, я вас уверяю, что тоже приведет к вам, как и Барклай. Я, с одной стороны, обижен и огорчен <…> С другой стороны, я рад: с плеч долой ответственность; теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги. Я думаю, что и к миру он весьма близкий человек, для того его и послали сюда».

А генерал Н. Н. Раевский в письме к жене лаконично заметил:

«Переменив Барклая, который был не великий полководец, мы и тут потеряли».