Война

Федор Ксенофонтович достал из планшетки тетрадь, выдернул из кожаного гнезда карандаш и, набрасывая тезисы, словно окунулся в мир давно отшумевших событий, звучавших в его памяти после академии свежо, картинно и рельефно, хотя на чистую бумагу ложились только краткие заметки.

Оглянулся на тот этап первой мировой войны, когда стенания измученных народов стали заглушать гром пушек, а революционный шторм — сотрясать троны правительств. Это привело к тому, что в ноябре 1918 года в Компьенском лесу, под Парижем, в вагоне главнокомандующего союзными вооруженными силами маршала Фоша, было подписано перемирие между Германией и союзными державами.

А в июне 1919 года мир узнал о Версальском договоре, согласно которому Германия лишалась всех колоний.

После Версаля вспыхивали жестокие дебаты в парламентах государств, которые считали себя обделенными. Спешно создавался на границах с Советской Россией «санитарный кордон» из малых стран с реакционными правительствами.

Итак, Версальская система явилась причиной нового раздора.

«Что же потом? — задумался Чумаков. — Потом капиталистический мир был захлестнут общим кризисом — таков результат первой мировой войны и победы Великого Октября».

Потерпевшая крушение Германия, а также обиженные при дележе военной добычи Италия и Япония начали требовать нового передела мира. Старые же колониальные державы — Англия и Франция — и наиболее молодая, но могучая капиталистическая страна — США не только не собирались потесниться, а и сами были не прочь прихватить новые территории. Завязывалась ожесточенная тяжба за мировое господство.

А рядом вставало на ноги Советское государство. Буржуазный мир с особой силой почувствовал, что он давным-давно хромает на оба колена и никогда не был царством разума и свободы. А большевизм, вознесясь над планетой, все больше разжигал зовущее пламя неугасимого духа свободы и с героическим непокорством дерзостно утверждал начало новых начал.

Это был еще не виданный историей вызов старому миру, миру, который готов был служить богу и Мамоне, лишь бы леденящий вихрь революции не нарушал его мнимого благополучия. Старому миру чудилось, что большевики без разбора крушат верования, обретенные человечеством в тысячелетних исканиях, уничтожают религию с ее вечной скорбью и надеждами на откровения, с ее символами, олицетворяющими все прошлое.

Столько великих мыслителей всех времен посвятили свою жизнь созданию миропонимания, священных законов бытия и собственности, а теперь в России поднялась в сумерках безумия чернь, чтобы разрушить все, не дав взамен ничего.

Старый мир не мог с этим мириться. Надо было удушить Россию, пылавшую в огне гражданской войны…

Федор Ксенофонтович вдруг почувствовал, что мысль его застопорилась. Он взглянул в сторону решетчатых ворот и увидел красноармейца Манджуру, который напряженно смотрел на него, не решаясь побеспокоить.

— Вы что-то хотите сказать?

Манджура вытянулся и, печатая шаг, подошел ближе. Вскинув правую руку к пилотке и прищелкнув каблуками, со смущением попросил:

— Товарищ генерал, разрешите пойти пообедать!.. А то ехать далеко.

— Конечно, пообедайте. — Федор Ксенофонтович с упреком подумал о полковнике Карпухине, который должен был позаботиться о шофере. — Куда вы пойдете?

— Столовая тут рядом.

— А деньги у вас есть?

— Есть, товарищ генерал.

Манджура ушел. Федор Ксенофонтович снова окунулся в прошлое.

Шло время, утверждая правду и разоблачая ложь. Могучий пресс истории с жестокой закономерностью до рокового предела сжимал пружины социальных противоречий старого мира. Над Европой стала восходить черная планета новой войны. Дельцы и политики в высоких рангах государственных деятелей молебственно воздевали к черной планете руки, алчно указуя перстами на Восток.

Притязания лишили сна многих правителей: они без устали размышляли и рассуждали о желаемых приобретениях, не заботясь о том, что грядут потери. Иные с притворной восторженностью протягивали друг другу руку, пряча за спиной отравленный кинжал. По произволу деспотов утверждались дурные законы. Продажность и алчность развращали целые государства.

Таковы, в общем, краски, которые история спешно наносила на гнилое полотно диорамы межгосударственных взаимоотношений в буржуазном мире.

О, Германия! Поверженная в первую мировую войну, она уже тогда носила в своем растерзанном теле бациллы реваншистского брожения…

— Нет-нет, надо ехать только на озера! — услышал невдалеке от себя Федор Ксенофонтович. — Ни на Свислочи, ни на Птичи не клюет!

Он оглянулся и увидел в тени под соседним кленом дымивших папиросами командиров и понял, что разговор у них идет о завтрашней рыбалке.

— Ох, братцы, а на Нароче что делается! — оживленно начал рассказывать майор с медным от загара лицом. — Судак свирепствует! В прошлое воскресенье меня чуть кондрашка не хватил: это же ужас! Никакая леска не выдерживает!

— До Нароча далеко, — спокойно заметил высокий и длиннорукий старший политрук в кавалерийской форме. — Треба, хлопцы, базироваться на лесных бочагах.