Война. 1941—1945

Россия не оставила свою гордость. Летом по Ладоге из Ленинграда вывезли сотни тысяч женщин, стариков, детей. Подвезли продовольствие. Город приподнял голову. Когда Ладога покрылась льдом, по льду проложили колею, это было отдушиной. Но вот настал час, и под напором солдат распахнулась дверь.

Я повторяю: бойцов вела ярость. Ротный писарь Бархатов сказал в ту ночь: «Не могу. Временно прекращаю делопроизводство» — и с гранатами пошел бить немцев. «Слава тем, кто первым встретился с войсками Волховского фронта», — гласил приказ. Связист Молодцов подполз к вражескому доту и бросил несколько гранат. Немцы продолжали строчить из пулемета. У Молодцова гранат больше не было. Тогда он бросился к амбразуре и своим телом заткнул черную дыру. А бойцы уже бежали вперед.

Старший лейтенант Косарь, увидев бойцов Волховского фронта, закричал: «Здравствуй, Большая земля!» «Большой землей» называли материк жители островов Северного океана. Пятьсот дней «Большой землей» называли жители Ленинграда Тихвин, Вологду, Москву. И вот остров снова стал материком. Надо ли говорить о нашей радости?

Еще раз дело решил человек, его отвага, его самопожертвование. Конечно, немецкая армия — хорошая армия. Но вот пленный унтер-офицер Франц Тюльтенфельд. Он должен был защищать позиции на Неве. Что ему Нева? Он рассказывает, что у него в Пруссии 600 моргенов земли, семьдесят коров и даже четыре пленных француза. Зачем он пришел к нам? Зачем к нам пришли немцы? Зачем пятьсот дней они терзали Ленинград? Зачем они продолжают разрушать его чудесные здания бомбами и снарядами? Ярость растет в нас, требует выхода.

Бои под Ленинградом не затихают. Мы прорвали блокаду. Мы должны отбросить врага, избавить Ленинград от немецких снарядов. Нам некогда радоваться, мы должны воевать.

И все же, думая о Ленинграде, мы счастливо улыбаемся. Мы шлем друзьям телеграммы и письма. Мы знаем, что бывают победы большие по стратегическому значению. Но эта победа самая прекрасная, самая человечная.

Я писал, что Ленинград и Стокгольм чем-то схожи. Может быть, сочетанием камня и воды, может быть, суровой красотой, великодержавностью, целомудренной гордостью. Многие шведы поймут нашу радость.

Мы не завоевываем чужое. Мы защищаем нашу землю. Мы ищем не мести, а правосудия. Это простые, банальные и все же самые убедительные слова. Когда мы, отступая, говорили о справедливости, недоброжелатели принимали это за слабость. Мы говорим о справедливости и теперь, когда на Неве, на Двине, на Дону, на Осколе, на Кубани мы бьем и гоним противника.

Эпилог

В Сталинграде наши войска выкурили из норы последних фрицев. Коллекция военнопленных обогатилась еще несколькими генералами. После долгих месяцев боя впервые над Сталинградом воцарилась благословенная тишина. Давно Седан стал нарицательным именем: судьба армии Наполеона III, окруженной пруссаками, приводилась как пример бесславного поражения. Пусть немцы больше не говорят о Седане. Пусть теперь они повторяют: «Сталинград». Поражение 6-й немецкой армии назидательней Седана.

Они шли к Волге, самодовольные, опьяненные топотом своих шагов. Они свезли под Сталинград многообразную технику. Они кричали: «У нас множество танков! У нас шестиствольные минометы! У нас лучшие в мире бомбардировщики!» Главнокомандующий германской армией, ефрейтор, больной манией величия, 30 сентября развязно рявкнул: «Я говорю, что Сталинград будет в ближайшие дни взят моими солдатами». Он может сейчас поглядеть на Сталинград — его генералы один за другим сдаются в плен. Мощная техника Германии не помогла фрицам. Железо не воюет. Железом воюют. У наших солдат в груди священный огонь, и теперь мы считаем сотнями, тысячами захваченные трофеи: самолеты, танки, орудия, минометы. Берлин от горя не поумнел, а поглупел. Вот как берлинское радио золотит горькую пилюлю: «Наше военное руководство в Сталинграде, перед тем как сдаться русским, уничтожило все документы. Этим наши герои приготовили себе еще один камень для памятника». Хорош будет этот памятник битым фрицам! Может быть, на его цоколе они напишут: «Сдаваясь в плен, отважно сожгли приказы о реквизиции и наиболее пикантные дневники». Бумаги было легче уничтожить, чем орудия.

Чувствуя, что сожженные бумаги мало утешают немцев, берлинское радио сообщает: «В северной части Сталинграда наши войска сражаются еще более стойко». Это немцы говорили по радио 2 февраля. А в это время в северной части Сталинграда фрицы всех званий деловито спрашивали красноармейцев: «Битте, где здесь плен?»