Война

…Камера сфокусировалась на командире, на его лице было замешательство. Ракетница так и замерла в его поднятой руке. Такую ситуацию в военном училище не преподавали, алгоритм действий в него не был заложен, так он и замер с поднятой в руке ракетницей. Со всех сторон на парня пристально уставились тысячи глаз, через прицелы, бинокли, просто. В солдате не было страха, суеты, в нем была какая-то торжественность. Те, кто смотрел на него в оптические прицелы, видели, что он плачет. Слезы заливали его лицо. Но это не были слезы слабости, его лицо было светло и решительно. Он не представлял угрозы ни для кого. При этом, сам находился под прицелом со всех четырех сторон, его жизнь не стоила ничего. Одно легкое движение указательного пальца одного из нескольких тысяч указательных пальцев, находящихся в этот момент на курках, и все для него закончится. И это еще больше интриговало каждого, кто сидел в окопах. В конце концов, через несколько минут, уже многих из здесь присутствующих, не будет в живых, поэтому выход этого парня хоть на мгновение оттягивал момент всеобщей добровольной смерти. И каждый солдат, в каждом окопе, во всех четырех лагерях, хотел продлить мгновения своего пребывания на этой гниющей планете, жадно вдыхая полной грудью отравленный воздух. Никто и не стремился первым нажать на курок. Тем более, что и командиры были в замешательстве, от этого неординарного поступка. Угрозы парень не представляет, поэтому, благодаря ему, можно и повременить с путешествием на тот свет.

А солдат, тем временем, дошел до середины, остановился ровно на точке пересечения четырех квадратов, точку, равноудаленную от всех участников конфликта, встал на колени, вознес руки и глаза к небу, стоял так какое-то время и рыдал. По камере, снимавшей панораму с воздуха, казалось, будто стоял в середине креста. Камера подлетела ближе, и уже все зрители могли видеть это молодое заплаканное, но какое-то светлое и мужественное лицо. Совладав с собой и перестав плакать, он произнес: