Война

Зиму и весну, за время которых в стране произошли бурные события, армия пережила довольно спокойно. Начальной стадии волнений под визги насчет «губительного для страны засилья романовской клики» военные и вовсе не заметили, потому что отношение к Алексею Романову за минувшие пару лет у армии сильно изменилось. Горячая ненависть к наглому флотскому выскочке, планомерно разваливающему армию, уступила место ясному осознанию того, что сделал для армии этот человек. Военные — вообще люди с довольно специфической мотивацией. Ну а как еще можно обозвать людей, готовых из-за каких-то отвлеченных понятий вроде долга и чести не только валяться в грязи, мерзнуть в окопах, совершать изнурительные марши и вообще существовать в скотских условиях, но и отдать за эти ну совершеннейшие глупости самое дорогое — жизнь! Они что, не считают это самым дорогим? Ну я же говорю — идиоты… Так вот, военные действительно готовы терпеть любые лишения и даже отдавать жизнь. И тем, кто берет на себя бремя определять, когда и где им настанет срок с жизнью распрощаться, они выдвигают единственное условие: это должно быть не зря. И великий князь Алексей Александрович сумел за последние три года убедить всех, кто носит погоны, что под его руководством вероятность гибели зря не исчезает, конечно, совсем, но становится куда меньшей. А вот шанс на победу, наоборот, заметно возрастает. Более того, он впервые со времен чудо-богатырей Суворова и воспитанников Кутузова, гордо пронесших свои знамена по улицам столицы Наполеона, сумел зародить у русских военных ощущение того, что они — сильнейшие. Да, великий князь сделал это жестко, даже жестоко, ломая армию через колено, но он это сделал. А за это ощущение, за ясное осознание того, что сейчас ни одна армия мира и в подметки не годится русской, военные готовы были ему простить многое. Да наверное, всё готовы были простить…

Затем шумные газетные заголовки вообще стали привычными и привлекали не больше внимания, чем жужжание мухи, залетевшей между стекол. А с конца марта начались интенсивные стрельбы и эскадронные учения, плавно перетекшие в полковые, и всем снова стало ни до чего, кроме боевой подготовки. Ну а в конце мая их загрузили в вагоны и отправили в полевые лагеря, но на этот раз не в Поволжье, а в Царство Польское. Почему так — никто не знал. Впрочем, ходили слухи, что основной причиной подобной передислокации было то, что кавалерийские части, дислоцированные в Царстве Польском, отправились на это лето как раз в те места, где полк корнета Веснина провел прошлое. Мол, из них собираются создавать Третий и Четвертый конные корпуса, а поскольку еще и двух лет не прошло, как германец вовсю войной грозил, решили войска на западной границе не ослаблять…

Пока ждали ротмистра, эшелон успели отогнать, и к разгрузочной платформе медленно подполз следующий.

— Эх ты! — удивленно выпалил кто-то. — Никак блиндировики везут?

Корнет быстро обернулся. На приближающихся открытых платформах высились громоздкие конструкции, тщательно укрытые брезентом. Под грубой тканью угадывались очертания угловатого блиндированного корпуса с двумя пулеметными башнями на крыше. Веснин взволнованно сглотнул. Нет, он уже видел эти могучие сухопутные броненосцы вблизи и даже трогал их. Да что там — он познакомился с молодым подпоручиком, командиром четырех таких грозных машин, и тот прокатил его на своем командирском броневике. Но все равно, каждый раз оказываясь рядом с этими грозными машинами, Веснин испытывал волнение и в его голову закрадывалась мысль о том, что, может, стоит уйти из кавалерии, раз уж она ныне превратилась в передвигающуюся на лошадях пехоту, да попроситься в автобронеотряды.

— Путиловские, — авторитетно заявил кто-то.

— Какие тебе путиловские, дярёвня? — с насмешкой протянул унтер Толубеев. — Эвон, гля-кось, позади горб торчит. Это карман для запасного колеса, а такие только у магнитогорских бывают.

— Да ничего там не торчит, просто брезент так задрался. Ты вон лучше на башни погляди. Эвон створки по бокам от пулеметов торчат. Точно говорю — путиловские.

— А я тебе говорю… — развернулся к спорщику Толубеев. Но какие аргументы он еще собирался привести своему оппоненту, так и осталось неизвестным, потому что с левого фланга послышался протяжный голос ротмистра Ковринского:

— Эскадро-он, стройсь!..

Местом дислокации полка стали окрестности деревни Семятыче. Именно окрестности, поскольку в самой деревне разместились только штаб полка, конная батарея и эскадрон, в котором служил Веснин. Так что можно было сказать, им повезло, поскольку они поселились в избах, а не как остальные эскадроны — в полевом лагере неподалеку. Впрочем, командир полка «обрадовал», что это ненадолго. Эскадроны, дислоцированные в полевом лагере, и тот, что стоит в деревне, будут периодически меняться местами. Ну, чтобы никому не было обидно.