Война

Ротченко пожал плечами и пустился вслед за ними: в конце концов, сейчас действительно не было нужды отступать медленно.

Впереди – окрик:

– Стой! Стой!

Ротченко тоже крикнул:

– Стой!

Впереди, в кучке солдат, стоял прапорщик Лосинский. Он размахивал шашкой и кричал:

– Стой! К немцам прете!

Солдаты остановились и сбились в кучу.

Ротченко спросил прапорщика:

– В чем дело? Это направление дал штаб полка.

Прапорщик, отвечая ему, продолжал кричать во все горло и размахивать шашкой:

– Немцы отрезали! Я привел пулемет и пять солдат! Мы вырвались! Господин капитан!

– Вложите шашку в ножны и молчите целую минуту подряд, – приказал Ротченко.

Прапорщик опешил, вложил шашку в ножны и замолк.

– Так, – сказал Ротченко.

Солдаты глядели на него. Было ясно, что они ждут от него спасения, а он не знал, куда их вести.

– За мной – шагом марш! – скомандовал он и повел солдат вправо от дороги.

Он шел, сохраняя принятое только что направление. Снаряды ложились вокруг, но слух и зрение людей до того притупились, что никто не замечал дыма и грохота.

Но вот за спиной Ротченко раздались крики, и солдаты, толкая его, пронеслись вперед.

– Немцы! – кричали они. – Немцы!

Ротченко заорал:

– Стой! Никаких немцев! Это наши! Стой!

Прапорщик стоял у пулемета. Он топал ногами и тоже орал:

– Стой!

Он ничего не понимал и решил повторять все слова и движения батальонного командира.

– Из пулемета их, – сказал Ротченко. – Валяй!

Прапорщик навел пулемет и опустил руки.

– Не могу, – сказал он, побледнев, и вдруг понял, что его сейчас убьют: он выпал из войны. Он все увидел со стороны: лес, беспомощную кучу солдат, Ротченку и себя, совершенно не причастного к этому непонятному делу. Это было так страшно, и так ясно было, что все равно он умрет, – что, когда пулемет затрещал, направленный рукой Ротченки, прапорщик бросился за солдатами под пули и первый упал лицом в сухие сучья. Он не видел уже, как остановились испуганные солдаты и как Ротченко повел их дальше, не взглянув на труп прапорщика Лосинского.

К ночи командир первого батальона штабс-капитан Ротченко и четырнадцать солдат подошли к фольварку. Тут собрались остатки дивизии.

Фольварк был цел: ни один снаряд не тронул его. Ротченко быстро вошел в дом. Дом был пуст: остатки дивизии переправлялись через Оржиц. Там, за рекой, новые позиции. Ротченко сам не знал, зачем ищет Терезу. Но Терезы не было нигде.

Штабс-капитан вышел в сад, к солдатам, и приказал поджечь фольварк.

Мысли у Ротченки – ясные: все это, что было с ним и со всеми, сделали люди. Создали чепуху и дрянь – и сами же ужасаются. Они никого не имеют права обвинять: ни Бога, ни черта. Они сами виноваты.

Прапорщик Лосинский, убитый в бою 30 июня у деревни Единорожец, награжден был Анной 4-й степени за храбрость. Поручику Никонову, убитому в том же бою, дали в приказе георгиевское оружие.

1924

Всеволод Иванов Зверьё

Пространство между нами увеличивается, но преданность моя не уменьшается.

(Переписка)

Накануне захвата станции Ояш отряд, в котором служил Павел Мургенёв, справлял Октябрьский праздник. Подле двухэтажного волостного правления, чем-то похожего на кувшин, устроили митинг. Снег блестел тускло, как кудель, Мургенёв с чувством произнес речь о наступлении, мужики заорали «ура», политрук благодарно пожал ему руку; Мургенёв ответил ему с достоинством:

– На станции Ояш моя родина. Старик там и сестра…

Он хотел добавить, что старик необыкновенно горд и заносчив, но политрук уж говорил: «Жаль – не захватили родину в день Октябрьского праздника».

Мургенев тоже посочувствовал ему.

Шли в обход Ояша. Шли знакомыми Мургенёву местами. Он увидал луг, с которого мальчишкой еще возил домой сено. Все такие же желтые дорожные раскаты вились у мостика через речку. Но мост был сожжен – и, видимо, из озорства, потому что ехать через лед речки было легче, чем через ветхий мостик. Подле моста увяз автомобиль. Клочья ободранного кузова жалко торчали из сугроба. Мургенёв подошел ближе. Окровавленный платок с кружевной бахромой прилип к полузанесенному снегом сиденью. Но на все в этот день смотреть было весело. Весело разглядывал Мургенёв и этот платок.