Война

Мы сидим в каптерке и перебираем ротное барахло. Бушлаты, бронежилеты, каски – все свалено одной большой кучей в углу, и старшина решил рассортировать это добро. Подспудно каждый из нас подбирает себе каску и броник.

Броники в ужасном состоянии: невероятно грязные, залитые маслом и бензином, в карманах килограммы земли, половины пластин не хватает, но все же из двух-трех штук удается составить один целый.

На некоторых брониках кровь.

Тренчик показывает нам пробитую пулей грудную пластину. На внутренней стороне бронежилета – большое пятно крови.

– Рядовой Игнатов, рота связи, А (II) Rh+, – читает он надпись на отвороте.

Дальше мы работаем молча.

Пробитые и помятые каски, развороченные бронежилеты, дырки в бушлатах, застрявшие в кевларе осколки, бурые пятна заскорузлой крови, к которым не хочется прикасаться… Эти свидетельства смерти людей валяются в каптерке прямо на полу. В этих вещах погибли наши солдаты – солдаты роты связи четыреста двадцать девятого полка. Они уехали в Чечню в январе девяносто пятого, а потом какой-то незнакомый нам старшина привез снятые с остывших тел броники и бросил их в углу каптерки. И несколько месяцев пил. А потом погиб – кто-то рассказывал нам, что предыдущий старшина погиб. Теперь мы сидим и собираем из этих окровавленных лохмотьев броники для себя. А потом Савченко точно так же повезет на войну нас и через несколько месяцев вернется с кучей окровавленных бронежилетов, тоже бросит в углу каптерки и тоже будет пить несколько месяцев… А потом из учебки пришлют других ново бранцев – скорее всего, из нашей же учебки, из Елани, – и они будут сидеть на полу в ожидании отправки, читать на брониках наши имена и показывать друг другу пробитые пулями пластины и каски. И уже другой старшина повезет их на войну и тоже вернется полусумасшедшим…

Разведка только что возвратилась из очередного рейда, и выносить издевательства уже нет никакой мочи.

– Товарищ прапорщик, а когда вы нас в Чечню отправите? – пристает Тренчик к старшине.

– Успеешь еще.

– Ну пожалуйста, товарищ прапорщик, – умоляет Жих.

Несмотря на все те ужасы, которые мы каждый день видим на взлетке, мы все как один хотим уехать в Чечню. Нам уже плевать. Лишь бы подальше от разведчиков. Все равно войны не избежать никому, раньше или позже – какая разница? В возможность собственной смерти по-настоящему не верит никто.

– Ну товарищ прапорщик…

– Скоро, скоро, – отговаривается старшина. Он не спешит, хотя каждый раз обещает, что на следующей неделе нас точно отправят. Но я чувствую, что он всеми силами старается задержать нас здесь подольше.

– Пишите рапорта, – говорит старшина.

Мы пишем:

«Командиру 429 МСРП полковнику Полупанову

от рядового роты связи Бабченко А. А.

Рапорт

Прошу Вас направить меня в район боевых действий Республики Чечня для выполнения правительственного задания».

Бумаги у нас нет, и мы выдираем листы из «Книги приема и сдачи оружия» за прошлый год. На обратной стороне моего рапорта написано, что 15 января 1995 года рядовой Яшибов М. С. принял автомат АК-74, четыреста патронов к нему и шесть гранат РГД-5.

Нам нарезают новый наряд: с этого дня мы несем телефонные дежурства на узле связи.

Узел называется «Аккороид». Что означает это слово, не знает никто. Задача у нас самая простая – соединять абонентов. Например, раздается звонок, я снимаю трубку и говорю: «Аккороид». «Аккороид? – переспрашивают меня. – Соедини с командиром полка».

И я соединяю. Вот и все.

Каждый день по «Аккороиду» проходит информация, что «чехи» собираются штурмом брать Моздок. Каждый день с «Большака» приходят предупреждения усилить караулы и выставить около казарм вооруженных часовых. Это не напрасные предостережения: случаи, когда спящие казармы вырезались полностью, уже известны.

Вот и сегодня нашему полкану говорят, что Шамиль Басаев захватил две системы «Град» и начал движение на Моздок. Раньше, когда я принимал такие сообщения, мне хотелось куда-то бежать и что-то делать: готовиться к бою, занимать оборону, еще что-нибудь. Сидеть у коммутатора и ждать, когда на плац въедет Басаев с двумя «Градами», невыносимо. Сейчас я уже привык, но это совсем не значит, что я не боюсь. Для нас война сосредоточена в этом маленьком ящичке, из которого постоянно идут сообщения о смерти, сбитых вертушках и расстрелянных колоннах. Где-то наступают «чехи», где-то обстреливают какой-то полк, в Грозном вырезали блокпост. О наших успехах что-то не слыхать, и создается ощущение, что мы проигрываем на всех направлениях. Мы верим в то, что нохчи[11] сильны, мы не можем не верить: взлетка-то – вот она, за окном, и вертушки садятся на нее, не переставая. Нас всех убьют на этой войне.

Ночами мы запираемся в казармах. Спим с оружием. Помимо дневальных на тумбочке один человек теперь постоянно дежурит внизу, около входной двери.