Война

— Может быть… Кстати, он сам просился на фронт. — Сталин вскинул на собеседника задумчивый взгляд. — А что?.. Действительно, надо послать генерал-лейтенанта Ватутина… Пусть осмотрится, а потом возглавит штаб Северо-Западного…

— Не командующим?

Зазвенел на столе один из телефонов, и Сталин, положив руку на аппарат, ответил Молотову:

— Он превосходный начальник штаба… А потом посмотрим. — И поднял трубку: — Слушаю.

Звонил Мехлис, просил принять его.

— На ловца и зверь бежит, — сказал Сталин, выдохнув облачко табачного дыма.

— Слушаю вас, товарищ Сталин.

— Очень трудно сейчас на Западном фронте. Мы посоветовались и решили, что будет правильно, если вы поедете туда в качестве члена Военного совета.

— Товарищ Сталин, — в голосе Мехлиса послышалось волнение, — вы находите, что я не справляюсь на посту наркома государственного контроля?

— Вопрос поставлен неправильно, — недовольно сказал в трубку Сталин.

— Понял, товарищ Сталин! — Волнение Мехлиса приобрело торжественность. — Кому прикажете сдать наркомат?!

— А не надо никому сдавать, — бесстрастно ответил Сталин. — Нарком Тимошенко будет командовать Западным фронтом, а один из заместителей председателя Совнаркома и нарком госконтроля Мехлис будет у него членом Военного совета.

— Благодарю за доверие, товарищ Сталин! — Голос Мехлиса звучал приподнято.

— Вот это другой разговор, — заметил Сталин и тут же спокойным приказным тоном добавил: — Прибудете на Западный, обсудите на Военном совете, кто там еще, кроме Павлова, виновен в серьезных ошибках…

— Есть, товарищ Сталин!

Сталин положил трубку на аппарат, и в это время в кабинет один за другим вошли члены Политбюро. У всех — усталые, озабоченные лица. Поздоровавшись со Сталиным и Молотовым за руку, они рассаживались за столом, раскрывали принесенные с собой папки с документами.

— Товарищи Тимошенко и Жуков! — доложил, появившись в дверях, Поскребышев, одергивая под широким ремнем гимнастерку.

— Пусть входят. — В звенящей тишине слова Сталина прозвучали с будничным спокойствием. Он поднялся с кресла со знакомой медлительностью.

Тимошенко и Жуков поздоровались со всеми, кивнув головами и прищелкнув каблуками сверкающих сапог. Вид у них был измученный: в потемневших, суровых лицах таилось напряжение, а в глазах — чуть ли не самоотреченность.

Сталин не спеша приблизился к вошедшим, подал руку вначале Жукову, а потом Тимошенко, пыхнул из трубки сизым облачком дыма, на мгновение столкнувшись бесстрастным взглядом с их пасмурными взглядами.

— Товарищ Жуков, проверьте, сдал ли Павлов командование фронтом и доложите мне. — Голос Сталина был, как обычно, ровным, будто при последней встрече с военными он и не вскипал от ярости.

— Есть доложить о Павлове, товарищ Сталин!

9

Пока война не началась, генералу армии Дмитрию Григорьевичу Павлову казалось, что она и не начнется, что ее удастся избежать, хотя обстановка на границе была очень тревожной. Даже на рассвете 22 июня, когда в штабе Западного Особого военного округа расшифровали директиву Генштаба и когда этот запоздалый приказ передали в нижестоящие штабы, Павлов и тогда еще не верил в реальную возможность большой агрессии. Ведь в ту ночь ему опять требовательно напоминали из Москвы: смотри в оба, не дай спровоцировать себя на вооруженное столкновение… Может, война, а может, и нет…

Самым опасным направлением в полосе округа считалось белостокское, и Павлов, не зная, что через полчаса начнется война, вызвал к телеграфному аппарату командующего прикрывающей это направление 10-й армией генерала Голубева. Параллельно с посылаемой шифровкой предупредил его: «В эту ночь ожидается провокационный налет фашистских банд на нашу территорию… Наша задача — пленить банды. Государственную границу переходить запрещается». И согласно той же директиве Генштаба приказал привести войска в боевую готовность…

А когда стало ясно, что все усилия «не спровоцировать» агрессию ни к чему не привели и что, кажется, разразилась самая настоящая, тщательно подготовленная немцами война (это внушительно подтвердил и воздушный налет на Минск), командующий Западным Особым военным округом Павлов понял опасность, перед которой оказались прикрывавшие границу войска трех подчиненных ему армий, и представил объем всего того, что требовалось неотложно предпринять, но на что уже не было времени.