Война

Хотя Павлов не отличался особым умением быстро и глубоко вникать в свойства человеческого характера, тем более если речь шла о человеке не столь высокого воинского звания и, видимо, положения, он, вглядевшись в лицо и глаза старшего батальонного комиссара и ощутив властную силу его ума, предположил, что разговор будет сложным. С каменным лицом выдержал его встречный изучающий взгляд, как бы давая понять, что всякое уже видел в жизни и что даже в этом блеклом одеянии, сидящий на жалкой пружинной койке, он не считает себя лишенным высоких званий и больших заслуг перед государством.

Старший батальонный комиссар, видимо угадав мысль Павлова, глубоко вздохнул, понимая нечто, недоступное Павлову в его нынешнем положении. И, подавляя в себе волнение, сказал:

— Вы требовали встречи с наркомом обороны…

— Я и сейчас требую, — с напряженным спокойствием ответил Павлов.

— Нарком не может оставить командный пункт фронта. Я представляю руководство следственной части…

— Ни на чьи вопросы, пока я не побеседую с маршалом Тимошенко, отвечать не буду!

В это время дверь землянки распахнулась, и в лучах электрической лампочки сверкнул красной эмалью густой частокол ромбов в петлицах Мехлиса.

— Почему не будете отвечать?! — грозно спросил Мехлис, который, оказывается, слышал последнюю фразу Павлова. Он остановился посреди землянки и, скользнув взглядом по вытянувшемуся и отступившему в угол старшему батальонному комиссару, уставил на Павлова суровые глаза.

— Я требую, чтобы мне дали возможность встретиться с наркомом обороны. — Павлов так и остался сидеть на койке.

— Помимо того, что я — член Военного совета фронта, я — заместитель Председателя Совнаркома СССР!.. Этого вам мало?

Павлов некоторое время затравленно смотрел на Мехлиса, затем тихо спросил:

— В чем меня обвиняют?

— В предательстве! — резко бросил страшное слово Мехлис.

— Но это же абсурд!

— Факты — вещь упрямая! — Мехлис враждебно смотрел в окаменевшее, бледное лицо Павлова, почему-то убежденный, что изрекает истину.

— Кому же приказано меня судить? — с каким-то скрытым вызовом тихо спросил Павлов.

— Военной коллегии Верховного Суда СССР!

— Суд будет закрытым?

— Да, суд будет закрытым!

— Я требую, чтобы меня судили в присутствии наркома обороны и начальника Генерального штаба! Я все-таки генерал армии!

— Нарком и начальник Генштаба пытаются исправить последствия вашего предательства! Им не до вас!.. А что касается того, что вы бывший генерал армии, то надо помнить: истинное величие человека измеряется только обширностью сделанного им добра и принесенной Отечеству пользы… Так что не о чем с вами говорить, гражданин Павлов! Теперь слово за правосудием! — И Мехлис, повернувшись, стремительно вышел из землянки.

После ухода Мехлиса Павлов и старший батальонный комиссар несколько минут молчали, не глядя друг на друга, и это молчание будто сблизило их. Наконец Павлов тихо спросил:

— А вам что от меня надо?

Старший батальонный комиссар присел на табуретку к простому, желтого цвета столику, по другую сторону которого сидел Павлов, и достал из планшетки блокнот.

— Дмитрий Григорьевич, — с чувством какой-то неловкости начал старший батальонный комиссар, — вы, конечно, понимаете, что товарищ Мехлис погорячился… Вы еще не осуждены, и званий никто вас не лишал. Но вы под стражей и предаетесь суду.

— Я знаю, что это значит, — сурово бросил Павлов.

— Тем более… Меня прислал к вам лично нарком обороны. Пусть мое невысокое по сравнению с вашим воинское звание не смущает вас… Я представляю следственную часть своего управления, но сейчас хочу побеседовать с вами по поручению маршала и как старый большевик…

— О чем же беседовать, если мне шьют измену! — Глаза Павлова сверкнули лютостью.

— Нет, — спокойно возразил старший батальонный комиссар. — Я вам зачитаю формулировку обвинения, которое вам предъявят при официальном начале следствия. — Он развернул и полистал блокнот. — Тут будет идти речь не только о вас.

— Да?! А кто еще арестован?

— Пока не знаю… — И начал читать: — Такие-то и такие-то, «состоя в указанных должностях в начале военных действий фашистской Германии, проявили трусость, бездействие, нераспорядительность, допустили развал управления войсками, сдачу оружия и боеприпасов противнику… Вследствие своей трусости, бездействия и паникерства нанесли серьезный ущерб Рабоче-Крестьянской Красной Армии, создали возможность прорыва фронта противником в одном из главных направлений и тем самым совершили преступления, предусмотренные статьями сто девяносто три дробь семнадцать „б“ и сто девяносто три дробь двадцать „б“ Уголовного кодекса Российской Федерации…»

В землянке наступило тягостное молчание. Когда старший батальонный комиссар спрятал в планшетку блокнот, Павлов тихо спросил:

— Кому все это надо?