Война амазонок

– Ступайте все туда! – сказал Ле-Мофф, знакомый со всеми входами и выходами, он не пренебрегал предосторожностями, требуемыми благоразумием и чувством собственной безопасности.

По знаку начальника бандиты втолкнули в обширную кухню всех стражей – раненых, избитых, ошеломленных – и заставили их держаться тихо под страхом грозных шпаг и пистолетов.

Начальник стражи лежал во дворе, раненный в ногу.

– Я протестую, – говорил он, – и пока я жив, до последнего дыхания буду протестовать…

– Довольно, – сказал ему Бофор, – ты храбрец, и я засвидетельствую перед кем следует твой подвиг, только помолчи!

– Ваше высочество, я узнаю вас по голосу и угадываю ваше намерение.

– Он узнал вас, – сказал Ле-Мофф с выразительным движением, – его молчание теперь необходимо.

– Довольно пролито крови, – сказал Бофор, – я хочу сохранить жизнь этому человеку, ведь он до последней минуты честно исполнял свой долг.

– Ваше высочество, – продолжал начальник стражи, – я прислан сюда, чтобы арестовать герцогиню де-Лонгвилль; видели, как она входила в этот дом. Умоляю вас, не выпускайте ее отсюда.

Общий смех покрыл простодушное требование полицейского офицера. Генриетта Мартино взяла под руку Бофора и повела его к себе наверх, не обращая внимания на своего мужа, который глубоко вздыхал, считая себя уже осужденным за бунт и заключенным в Бастилию на всю жизнь.

Госпожа Мартино привела герцога в свою спальню. Подойдя к кровати, нажала пружину в колонне, поддерживавшей тяжелый балдахин, – тотчас отворилась маленькая дверь в проходе между кроватью и стеной.

– Пожалуйте, герцогиня, – сказала она, – опасности нет.

Герцогиня де-Лонгвилль весело вышла из своего убежища, нежно обняла советницу и подала руку Бофору, который запечатлел на ней почтительнейший поцелуй.

– Так из-за меня сожгли немного пороху? – спросила она весело.

– Надо же было вырвать вас из когтей кардинала и отправить в назначенное место, – отвечала госпожа Мартино. – Но прежде я хочу успокоить моего бедного мужа. Для вас не тайна, что я нежно люблю его; правда, он самый боязливый советник в мире, зато в нем много человеческого достоинства.

С этими словами прелестная женщина выбежала из спальни.

– Герцог, так вы на нынешний вечер наш? Можем ли мы положиться на вашу шпагу и помощь?

– Что бы вы ни приказали, герцогиня, я на все готов. Какая опасность может устрашить меня, когда мне подают пример такие прекрасные амазонки, как вы и госпожа Мартино?

Минуту они стояли молча и недоверчиво смотрели друг на друга. Герцогиня заговорила первая, опять протянула ему руку, но вдруг она залилась слезами и в глубокой печали упала в кресло.

– Что с вами, герцогиня? – спросил Бофор с самым искренним участием.

– Ах! Как вы должны презирать меня…

– Что это вы говорите?

– Простите меня, герцог, я самая жалкая женщина на свете! Вчера, когда я говорила с вами у Тюильри…

– Так это были вы?

– Сама не знаю, какой инстинкт ревности увлекал меня. Я находилась в доме честного Мансо в то время, когда была похищена молодая девушка. Позже я узнала, что вас обвиняют… Но я уверяла себя – нет, Бофор, которого я знала, не способен на такую низость!… Мне все еще дорога ваша слава, а между тем как давно я не имею на это никакого права.

– Милая Анна, вы лучшая, благороднейшая женщина, и, конечно, я не могу требовать от вас отчета, в каком состоянии находится сердце, на которое вы позволили мне некогда надеяться. Тот, кого вы теперь любите…

– Ах! Герцог, пощадите меня!

– Нет, герцогиня, нет, я должен объясниться с вами. Тут дело идет о моей чести: уважение и любовь, которые я до конца жизни буду к вам питать, внушают мне эту обязанность. Ларошфуко недостоин вас.

– Что вы сказали?

– Это не донос, не слово, вырвавшееся в минуту досады, герцог вам верен, но ум его не принадлежит к числу тех, которые выбирают прямой путь. Он из рода политических мучителей, которые по примеру Мазарини и Гонди любовь делают орудием своего честолюбия. Он толкнул вас на этот опасный путь, для которого вы не созданы, сколько бы самоотвержения и преданности вы ни доказывали вашему знаменитому брату. Видите ли, я разгадал его, он надеется через вас достигнуть власти.

– Что вы говорите?

– Да, великодушнейшая из женщин! Ослепленная страстью к человеку, самому остроумному во всей Франции, вы не видите, что он играет в партии принцев ту же роль, какую занимает кардинал у королевы, а Гонди у народа. Ему только бы успеть, а что ему до того, что вы будете разбиты, опозорены, осмеяны даже вашими приверженцами, которые теперь окружают вас почетом и благоговением.

– Герцог! Герцог! Это важное обвинение, и тем ужаснее оно, что…

– Доканчивайте.

– Что и я, может быть, одна я поняла вас.

– Меня?

– Да. Как и он, вы честолюбец, и вы скрываете вашу цель, чтобы обманывать и сбивать с пути.