Война, блокада, я и другие…

А я еще помню «до войну» и благополучную спокойную жизнь. Мы с братом валяемся на полу, на медвежьей шкуре. Брат играет, а я, подперев руками голову, слушаю, как родители читают вслух по очереди свои взрослые книги. Тогда я мало что понимала, но многое оседало в моей детской головке. Теперь я стараюсь разыскать именно те книги, и мне проще ориентироваться на полках библиотек. Отец очень любил Есенина. Знал много его стихов и часто читал их вслух. Наверное, у меня тогда была хорошая память, и я все мгновенно запоминала с голоса. И когда к нам приходили друзья и родные, меня ставили на стул и я им читала стихи не только детсадовские, но иногда и Есенина. Книг его, к сожалению, нет — может, потому, что у него есть хулиганские стихи. Но ведь у него много и других, очень поэтичных, красивых и трогательных стихов. Я их знаю тоже. Но однажды я схулиганила. Когда меня в очередной раз попросили что-нибудь рассказать, я вскинула руку к окну и громко произнесла: «…Мне сегодня хочется очень / Из окошка луну обоссать». Все обалдели и долго гоготали и ржали до упаду.

А потом мне было сделано соответствующее внушение. Но это было так давно, до той безжалостной войны. Тогда и мама была совсем другая. Она знала огромное количество романсов и пела, аккомпанируя себе на гитаре. Теперь мама не поет. Часто родители пели вдвоем. Оба играли на гитарах, а отец еще играл на мандолине и на балалайке. Он даже был руководителем кружка народных инструментов. Конечно же, мне влетало от отца за озорство. Не мне первой, не мне последней. Но в случае чего я всегда кричала своим обидчикам: «Я папе скажу!» Теперь папа видит, слышит и не заступается. Теперь: «Мы не чужие, не родные / Мы все носители войны».

Я все же не стала «докладывать» старшим господам офицерам «Вопросы языкознания». И тогда они вспомнили, что они за нас, тыловых крыс, кровь проливали… в окопах мерзли, друзей теряли, Родину защищали, народ спасали и… И старшие офицеры вылили на наши головы весь фронтовой и казарменный набор гадостей. Нам с мамой досталось за всех не нюхавших пороха… А то, что и во фронтовом Ленинграде все эти не нюхавшие пороха — в основном женщины-матери, подростки да и старики в умирающем от голода и холода Ленинграде, под бомбами и снарядами одевали, обували, кормили, делали разное вооружение для фронта не покладая рук, сутками, практически без передышек, — это в расчет не берется. Много бы они, нюхавшие порох, навоевали, если бы не те, кто не нюхал порох. Вот так и сочинилось это стихотворение, посвященное моей маме. Но оно касается всех наших матерей — именно матерей, потому что у них у всех украли даже благодарность за общую Победу.