Вот Судия; нельзя его узреть Без ужаса. Гремят громов раскаты, И полосует молния, как плеть, Все небо от восхода до заката. «Иль решено с лица земли стереть Нас за грехи?» Напрасное желанье! Воскреснуть можно — сказано в Писанье, Но не дано вторично умереть. И снова стонут грешники, взывая: «Открой нам недра, мать-земля сырая! Обрушьтесь, Альпы, Этна, нас разя, Нас раздави, Везувий!» Нет, нельзя Отделаться простою нахлобучкой, На темя нахлобучив пару гор! Испугана и праведников кучка, Сердца трепещут... Судия простер Десницу, и промолвил речь такую: «Подите, агнцы, станьте одесную! Вы шли тропой спасенья до конца. А козлища пусть перейдут ошую». Тут каждая послушная овца, Довольна, что ее не ждет расправа, На этот зов торопится бегом. Проблеяв благодарственный псалом, Глядит налево: козлищ там орава Бесчисленна; их всех постигнет месть, Овечек же по пальцам можно счесть. Но что это? Хаос, столпотворенье! Законов притяженья и движенья Нет более... И вот все семь планет, И солнце, и светил иных громады, Луна, и звезд далеких мириады, И Сириус, и множество комет, Чарующих порою наши очи, Алмазы царственной короны Ночи, Сорвались вдруг с обычного пути И, сталкиваясь с гулом, устремились На грешный мир. Христос его спасти, Разгневавшись, не хочет... Изумились Ученые: их жалкому уму Постигнуть ли такую кутерьму? Мудрец, чей ум последствий не измерил, На гибель мира смотрит, потрясен И только я, который слепо верил, На небеса за это вознесен. И вот, Эдем окинув робким взглядом, Вхожу, сажусь с Элеонорой рядом Средь ангелов, блаженных и святынь, И вижу, как геенна поглощает Тех, кто Христа заветы извращает, Насмешками всех набожных смущает, Сестер моих лукаво обольщает, Стихи мои бранит и запрещает... In saecula saeculorum.[7]