– Он исчез. Мы остановились на ночлег, разожгли костры, расставили вокруг лагеря дозорные рогатки. Ты знаешь, я всегда отношусь к делу ответственно. Но в ту ночь я очень сильно устал. Схватка с колдуном Осьмием измотала меня. – Глеб поморщился. – Не знаю, что произошло… Только, когда я проснулся, Лагина возле костра уже не было. А почему ты о нем спрашиваешь?
– Меня мучают видения. И все они связаны с Лагиным.
Глеб ухмыльнулся:
– У призраков бывают видения?
– Я не призрак. Все гораздо сложнее, чем ты думаешь.
– Может, расскажешь?
Громол качнул головой:
– Нет. Не могу. Когда-нибудь, но не сейчас.
– Почему?
– Ты еще не готов к этому знанию. Давай вернемся к нашему разговору. В моих видениях есть не только Лагин. Есть там и Диона.
Глеб повернулся к кувшину с водкой и задумчиво на него посмотрел.
– Диона? – хрипло пробормотал он.
Громол кивнул:
– Да. Она что-то задумала, Глеб. С тех пор, как ты отдал ее нелюдям, она сильно изменилась.
– Я отдал ее нелюдям, чтобы они исцелили ее от смертельного недуга, – угрюмо проговорил Глеб. – И потом, Диона сама нелюдь. Она предвидит будущее и умеет читать мысли. И подозреваю, что это еще не все.
– Она что-то замыслила, – повторил Громол. – В моих видениях она стоит посреди огромной выжженной пустыни. А за спиной у нее – крылатая тень. И у этой тени… – Охотник осекся, будто слова застряли у него в горле, но сделал над собой усилие и договорил: – У этой тени голова Лагина.
Глеб взглянул на Громола изумленным взглядом.
– Лагин не мог выжить в Гиблом месте, – сказал он твердо. – А что касается Дионы, то думаю, ты преувеличиваешь. Выжженная пустыня… – Глеб пожал плечами. – Это слишком даже для нее.
Громол помолчал. А когда снова заговорил, голос его зазвучал глухо и негромко:
– В Гиблой чащобе есть одно место. Страшное место. Нелюди зовут его Святилище Нуарана.
– У нелюдей есть свое святилище? – вскинул брови Глеб. – Забавно. И кто такой этот Нуаран? Какой-нибудь рогатый, трехголовый бог мутантов?
– Я так же, как и ты, многого не знаю, – ответил Громол. – Но послушай то, что я знаю точно…
И Громол стал рассказывать. По мере рассказа лицо Глеба вытягивалось все сильнее. Когда охотник закончил, Глеб тихо проговорил:
– Странные вещи ты мне рассказал, Громол. Чего же ты хочешь от меня?
– Я не могу действовать в вашем мире, Глеб. Не могу, ибо принадлежу иному.
– Да-да, я помню, – кивнул Глеб. – Туннель света, голоса умерших родных, и все такое… Ты – призрак. Дух. А то, что я с тобой разговариваю, свидетельствует лишь о том, что я свихнулся или допился до «белочки». Одного не понимаю, что я-то могу сделать?
Громол сунул левую руку в широкий карман охотничьей куртки и сказал:
– Я хочу тебе кое-что дать. Но будь с этой вещью осторожнее. Она способна погубить тебя.
– В ваших диких краях человека способна погубить любая вещь, – мрачно изрек Глеб, глядя на карман охотника. – Доставай уже, не томи.
– Хорошо. – Охотник Громол чуть прищурил серые, спокойные глаза и вынул руку из кармана.
Глеб уставился на его руку и спросил:
– И что там такое?
– То, что убьет многих, – мрачно ответил Громол и вдруг выхватил из ножен кинжал и с размаху взрезал Глебу бедро.
– Черт! – вскрикнул Глеб, отшатнувшись. – Ты что, рехнулся?! Что это значит?!
Охотник отложил кинжал и быстро сжал пальцами края свежей раны.
– Ты должен кое-что сделать, Первоход, – сказал он, глядя Глебу в глаза. Затем поднес к его лицу левую ладонь. На ладони лежал маленький серый предмет размером чуть меньше горошины.
– Что это за дрянь? – морщась от боли, спросил Глеб.
Громол улыбнулся и спокойно проговорил:
– Это наше спасение. Или – наша гибель.
Порочный град жил своей развеселой жизнью. Отстроенный близ границы Гиблого места, был он настоящей отдушиной для купцов, богатых землепашцев да богатых мастеровых, которые стекались сюда со всего княжества, чтобы забыть о ярме княжьих законов и тяготах ежедневной жизни.
Княжьи указы в Порочном граде не действовали. В обмен на такую вольность отцы-основатели Порочного града платили князю богатую дань, отдавая ему едва ли не четвертую часть всего дохода. А доход был немалый.
Два купца, сидевшие в главном кружале, воздух которого был пропитан винными, квасными и водочными парами, прибыли в Порочный град издалека.
Один из них, прокопченый и широколицый, как степняк, по прозвищу Чернява, бывал тут и раньше. А второй – белобрысый Мелидух – попал в Порочный град впервые. Попивая водку, Мелидух то и дело таращился по сторонам водянистыми глазами и покачивал головой, удивляясь тому, что видел вокруг. А посмотреть было на что.
На одном из деревянных помостов танцевала, вихляя полными бедрами, полуголая баба с тремя грудями. Мелидух уже слыхал, что уродов привозят сюда из Кишень-града, в котором обитают лишь призраки да нелюди. Но сам видел уродку-нелюдя впервые.
– Слышь-ка, Чернява, – тихо заговорил Мелидух, – а что, тут и впрямь можно побаловать с девкой-нелюдью?
Опытный Чернява лукаво прищурился.
– Отчего ж нельзя – можно. Тут для этого дела комнатки особые есть.
– И как? – спросил, краснея, Мелидух. – Случалось тебе с нелюдью… того?