Война детей

– Вы случайно вчера не смотрели матч по боксу? Мухаммед Али против Джо Фрезера? – спросил Олсуфьев.

– Не до конца. И кто же победил?

– Мухаммед Али.

Глеб сжал подлокотники кресла и обернулся:

– Вы в этом уверены, Петр Петрович?

– Здрасьте. Победил Мухаммед Али. Правда, с небольшим преимуществом… А что вы так? Он ваш родственник?

Глеб засмеялся. Сухим неестественным смехом. Достал пачку сигарет, выбил одну и щелкнул зажигалкой. Красивое газовое пламя обхватило кончик сигареты.

– Значит, я выиграл пари! – он выбросил сильную струю дыма. – Я заключил пари сам с собой и выиграл.

В Хиросиму они так и не вылетели. Все аэропорты юга Японии были закрыты по метеоусловиям.

А купленный сувенир «Мешок смеха» Глеб потерял. Вероятно, забыл в электричке…

***

Из допроса Г. Казарцева, обвиняемого по статье 211, часть 2, УК РСФСР и статье 127, часть 2, УК РСФСР:

«…После возвращения из Японии меня назначили руководителем группы. Выделили помещение, оборудование. По утрам, перед работой, я бегал вокруг дома в тренировочном костюме. Принимал душ, ел и отправлялся в институт как на праздник. Все шло так успешно и гладко, что казалось неправдоподобным. В довершение этой серии удач я получил оттиск статьи известного специалиста в области магнитометрии, где он упомянул эффект Казарцева. Директор института теперь здоровался со мной за руку и называл по имени-отчеству. А в институте около двух тысяч сотрудников…»

Стены уплывали вверх зыбкими волнами. Глеб понимал, что проснулся, но ночные стены казались ему продолжением сна.

Отчего он проснулся?

Глеб повернул голову и увидел устремленный на него взгляд Марины.

– Ты чего? – со сна голос его звучал хрипло.

– Слышишь? Она ходит. И так каждую ночь.

Глеб прислушался.

За стеной раздавалось едва различимое поскрипывание паркета.

– Когда она спит? А ведь весь день на работе. В ее-то годы…

Глеб сомкнул глаза, но сон не приходил – наоборот, мысли становились все яснее, конкретнее. С утра надо будет наклеивать кристаллы, у Гоши Ведерникова не получается – он кладет слишком много компаунда. Работа нудная: пинцетом, пинцетом. Надо перетащить шкаф из старой лаборатории: некуда складывать образцы.

– Как ты можешь спать, когда она так ходит? – прошептала Марина.

– Я не сплю.

Глеб полежал еще несколько минут, затем приподнялся и сел, подтянув колени к груди.

Казалось, скрип паркета пунктиром прошивал тишину комнаты, то усиливаясь, то затихая.

Глеб опустил ноги на холодный пол. Попытался нащупать тапки, но, видно, слишком загнал их под кровать. Ноги все тыкались в старые босоножки – их Марина носила вместо домашних туфель. Ладно, пойду в них, подумал Глеб. Зоя Алексеевна стояла у буфета, привалившись плечом к толстой резной балясине. Из-под халата виднелась ночная рубашка. Притихшая маленькая фигура матери выражала такую тоску, что у Глеба перехватило дыхание. Зоя Алексеевна обернулась. Казалось, она не поняла, кто это появился в гостиной. Даже прищурила глаза.

– Ты чего это? – с неестественной веселостью в голосе произнесла она. – И в босоножках. Комик.

– Чего ты не спишь?

– Сердце что-то ноет. А хожу – перестает, – Зоя Алексеевна не сводила с сына сухих глаз.

– Показалась бы врачу. Кардиограмму снять, – Глеб отвел взгляд в сторону окна. – Или на работе что не так? Как там Панкратов, все бушует?

Зоя Алексеевна сделала несколько шагов по комнате. Паркет заскрипел, точно живой.

– На пенсию ушел Панкратов. Пойду прилягу.

Почему-то ей не понравилось, как стоит пепельница. Передвинула к самому краю стола.

– Все мне завидуют. Говорят, ну и сын у тебя, Алексеевна. Далеко пойдет. Такое большое дело, когда дети удачные, такое большое. Ни с чем в жизни сравнивать нельзя. Это можно понять, когда свои дети появляются…

Мать еще что-то говорила, торопливо, горячо, точно защищалась. Глеб подошел вплотную к окну. Ночь прилипла к стеклам густой темной пленкой. И было непонятно, где кончается крыша противоположного дома и начинается небо. Черный глянец стекол отражал лишь его фигуру. В углу этого зеркала виднелось лицо матери. Точно они впрессованы в это темное стекло – он и мать…

«О чем же она говорит?» – думал Глеб.

Казалось, что слова матери пчелиным роем разлетаются по комнате, садясь то на подоконник, то на диван, то на буфет, то на люстру, сталкиваясь в воздухе и рассыпаясь вновь.

При чем здесь все это? Привычки Глеба. Его школьные отметки.

Его характер. Удачливость на работе.

– Послушай, мама…

В глазах Зои Алексеевны застыла мольба: только не об этом!

Что она может посоветовать, что?

– Что же мне делать, мама?

Зоя Алексеевна погладила тугую крахмальную дорожку на спинке дивана. Растопыренные пальцы ее руки, казалось, схвачены перепонками – темные, морщинистые, точно утиные лапки.

Сколько же ей лет? Ведь ей уже около шестидесяти.

– Ладно. Спать, мама, спать… А то паркет жутко скрипит.

Глеб повернулся и нелепо, точно канатоходец, раскинув руки, направился к себе. Деревянными молотками застучали каблуки. Он спешил. Он готов был совсем сбросить дурацкие босоножки и побежать…

Но голос матери настиг его на самом пороге: