Война детей

– А может, целиком ссудишь красненькой? Чтобы у Цимберова не домогаться… А я тебе один секрет открою – целовать меня будешь.

– Понимаешь, самому нужны, – Глеб всегда страдал, когда приходилось отказывать. – Лучше ты у Цимберова одолжи трояк.

До зарплаты, понимаешь, еще неделя…

– На что тебе деньги? На что? А мне позарез. Если сегодня я у деда не выкуплю одну книженцию, он продаст ее какому-нибудь «будильнику». Честно. А я тебе секрет открою.

– Пожалуй, ничего не дам, – вздохнул Глеб. – У меня план на вечер, деньги будут нужны.

– Ладно, черт с тобой, давай семь рублей, – примирился Гоша, долговязый парень с университетским значком на остроконечном лацкане пиджака. – До зарплаты.

– Говорю, не дам, – и Глеб спрятал кошелек.

– Не-е-ет! Обещал, так давай! А то я тебе ничего не расскажу. Отодвинуть Гошу в сторону для Глеба большого усилия не составляло.

– Погоди! – Гоша ухватил Глеба за рукав. – Хоть два рубля-то дай. Что ж, я тебя напрасно тут дожидался?

Глеб вновь достал кошелек, извлек два рубля и протянул Ведерникову. Странный тип этот Ведерников. Весь день бегает из отдела в отдел, о чем-то хлопочет. А вечерами, когда порядочные люди расходятся по домам, Гоша устремляется в захламленные букинистические лавки и копается там до изнеможения. Такая страсть у человека…

– Напрасно ты вчера не остался после совещания, – Гоша спрятал деньги во внутренний карман. – Мы еще часика полтора бузили. Заказчик тебе дифирамбы пел. Михаил Степаныч растрогался. А в троллейбусе сказал мне: «Предложу-ка я работу Глеба на конференцию, в Ленинград. Пора ему заявляться. Время».

Глеб искоса оглядел длинное лицо Ведерникова.

– Не веришь? – загорячился Гоша. – Он тебе сам скажет. Ленинград повидаешь, себя покажешь. Меня бы послали, я б там букинистические лавки потряс! Специально в отпуск хочу отправиться.

В лаборатории было тесно от столов. Несколько молодых людей, собравшись у стеллажа завлаба Михаила Степановича Курочкина, обсуждали какую-то проблему. Сам Михаил Степанович, вытянув короткие ноги в клетчатых брюках, с удовольствием смотрел на своих расходившихся сотрудников.

– А мне как-то все равно! – говорил толстый Цимберов. – Озолоти, чтобы я защитил диссертацию.

– Ну вот еще, – добродушно подначивал Михаил Степанович.

– А ты-то сам?! – встрепенулся маленький Доронин, зыркнув на Цимберова. – Тоже шустришь ведь.

Тут Цимберов заметил Глеба:

– Вот Казарцев, к примеру. Ты, Глеб, будешь диссертацию писать? Или так проживешь?

Глеб молча прошел к своему столу.

– Дай человеку вначале институт закончить, – вступился Ведерников. – Потом он сразу докторскую кинет.

– Опять же! Почему Казарцев не торопится институт заканчивать? А потому, что ему институт не нужен. Он самородок. У него интуиция развита. Талант, – Цимберов похлопал Глеба по плечу. – Обложили его со всех сторон: диплом, диплом – он и подался в институт… Конечно, обидно получать меньше чернокнижника Гоши. Но захочет кандидатом стать – так он диссертацию одной левой настрочит, в рабочем порядке…

Михаил Степанович поднялся. Его клетчатые брюки, перепачканные канифолью, скрылись за опавшим подолом длиннющего халата. Треп ему надоел. Нащупав в кармане халата флакончик с белыми гомеопатическими горошинами, Михаил Степанович отсыпал на ладонь несколько штук и отправил их в рот. После контузии его иногда мучили головные боли…

Лаборатория уже стряхнула с себя утреннюю разморенность. Ровный гул унформера. Экраны осциллографов в голубых полосках характеристик. Терпкий запах жженой канифоли.

Глеб Казарцев сидел, отвернувшись к окну. Прозрачные одинокие облака напоминали медуз… В июне он был в Ялте: вначале – один, потом приехала Марина. У нее был золотистый купальник, Марине он очень шел. На пляже она привлекала внимание, и Глебу это было приятно. Неужели она и вправду ждет ребенка? Ну и новость… В конце концов, он отец. И это сейчас ко многому обязывает. Это даже как-то и меняет все дело. Он теперь должен думать не только о себе, верно?

Михаил Степанович придвинул к столу Глеба железный треножник и сел. Калька под рукой Глеба вся была изрисована женскими головками. В профиль и анфас.

– Талант пропадает, – произнес Михаил Степанович. – Я звонил тебе вчера.

Глеб оставил фломастер и подпер кулаками лицо:

– Да. Мама мне передала.

– Тебя очень огорчили замечания Алексеева?

Глеб сразу и не вспомнил, кого имеет в виду Михаил Степанович. Ах да… Представитель заказчика. Высокий, лысый, с рыхлыми, точно творог, щеками…

Глеб усмехнулся. Милый, добрый Михаил Степанович, мне бы сейчас только эти неприятности!

– Между тем он очень высоко оценил твою работу, – продолжал Михаил Степанович. – Звонил я тебе вот по какому поводу: хочу рекомендовать твою работу в Ленинград, на конференцию.

– Я слышал, – произнес Глеб.

Михаил Степанович обернулся и погрозил Гоше кулаком.

– Так ведь собирался ехать Кравец, – проговорил Глеб.

– Ученый совет решил, что он не готов.

– Но ученый совет мою работу и в глаза не видел!