Война Фрэнси

Дети зачастую ничего не знают о внутренней жизни родителей, о том, что ими движет и какой отклик в них вызывают те или иные события. Я не могу оставить им состояние, но могу попытаться нарисовать честный портрет их матери в молодости и рассказать о том, как я справлялась с жизненными трудностями. Возможно, это даст им понимание природы человека и ужасно развращающей силы власти в руках тех, кто узурпировал ее при содействии равнодушного, запуганного и недовольного населения.

Решающим фактором стала поездка в Колорадо к друзьям, чьи предки обосновались на Западе. Я оказалась среди молодых людей, далеких от событий тех лет. В колледже они изучали историю 20-го века. Факты о Второй мировой поразили их воображение, и они завалили меня вопросами о том, что пережили непосредственные участники этого безумия. Их не сдерживала деликатность старших, и они убедили меня, что их поколение действительно хочет знать, что же со мной произошло, и попытается поставить себя на мое место. Как и мои дети, они отчаянно пытались найти raison d’être[73] в мире, полном несправедливости, насилия и угнетения. Они участвовали в политических акциях протеста, уклонялись от призыва в армию или бежали от реальности. И тогда я подумала, что, возможно, если бы мои современники, особенно в Германии, высказывали бы свои сомнения и мысли более осмысленно и убедительно, то, может быть, мы бы избежали массового истребления и террора гитлеровской эпохи».

В 1973–1974-х годах, когда, как мы думаем, Фрэнси заканчивала свои воспоминания, Германию по-прежнему разделяла Берлинская стена. Ричард Никсон всеми правдами и неправдами пытался усидеть в президентском кресле после слушаний в сенате по поводу Уотергейтского скандала. Движения за права человека, феминистки и война во Вьетнаме разделили Америку. А в Израиле в 1973 году «война Судного дня» вновь поставила под вопрос существование евреев (и, в частности, Марго). Фрэнси и ее клиенты обсуждали эти вопросы во время примерок. Среди них были и беженцы с похожими историями. Но были и американцы, не имеющие никакого отношения к Европе или евреям.

Как и в Праге, Фрэнси и ее клиенты доверяли друг другу. Все знали, что она прошла через концлагерь. Некоторые предпочитали не говорить об этом, но все видели ее татуировку из Освенцима. Возможно, одна из любимых клиенток Фрэнси, известная журналистка Мария Мэнс, упоминавшая ее в одной из своих книг, и уговорила Фрэнси записать свою историю. Другая клиентка, литературный агент Сирил Абельс, разослала рукопись по издательствам. В ответ пришли отказы. В 70-е годы многие американские евреи, и держу пари, что среди них были и те издатели, хотели дистанцироваться от жертв концлагерей. Преподавание истории холокоста в университетах и центры холокоста только зарождались. И только в 1978 году слово «холокост» вошло в язык благодаря всемирно известному телевизионному мини-сериалу. И хотя самый посещаемый музей в Вашингтоне — это Мемориальный музей Холокоста, открылся он лишь в 1993 году.

Еврейки были среди лидеров второй волны феминизма в США, но само движение пока не сильно повлияло на уклад еврейской общины.

По содержанию и языку «Война Фрэнси» опередила свое время. За исключением дневника Анны Франк, литература о холокосте в США была в основном представлена писателями-мужчинами. Среди них выделялся Эли Визель[74], в то время «голос» тысячи жертв, которых стали называть «выжившие». Не многие писатели-мужчины еврейской общины описывали жизнь женщины во время холокоста. Уильям Стайрон, не еврей по происхождению, выпустил роман «Выбор Софи», в котором речь идет о выжившей польке. В Израиле, во многом из-за скандальных романов Ехиэля Динура[75], писавшего под псевдонимом «Ка-Цетник», что означает «узник концентрационного лагеря», на жертв холокоста смотрели как на порченый товар. Чешско-израильская писательница Дита Краус, прошедшая большую часть войны бок о бок с Фрэнси, как-то сказала мне, что даже великий израильский политический деятель Давид Бен-Гурион якобы сказал:

— Каждый выживший мужчина был капо, а каждая женщина — проституткой.

В своей книге Фрэнси почти полностью концентрируется на переживаниях женщин. Кроме того, она смотрит на войну глазами ассимилировавшейся пражской еврейки и гордой гражданки Чехословакии. Ни она, ни ее родители не были религиозны. Она не владела идишем. Фрэнси откровенно и бесстрастно пишет о любви и сексе (в том числе и однополом) в обмен на еду. Она знала, какой вред могла нанести такая информация человеку в начале 70-х, поэтому изменила имена женщин, о которых рассказывала.

Немногие писатели способны отделить неприятие их работы от неприятия их самих, и Фрэнси не стала исключением. Отказ издательств больно ранил ее и подтвердил сомнения, что ее история никому не интересна. Она передала рукопись мне, чтобы я распорядилась ею по своему усмотрению. В конце концов, сказала Фрэнси, это же я писатель в семье.