Читаем Война гармонии полностью

Война гармонии

Лиланд Модезитт , Лиланд Экстон Модезитт

...На побережье восточном, где пены белые клочья,Прислушайся к песне ветра, к земле опустив очи.Солнечный свет ясный любит ветер восточный,А западному милее тьма и прохлада ночи,А северный ветер студеный веет один где-то,А я, тобою плененный, дневного боюсь света.Сердце мое похищено тобою в ночи ненастной,И огни, тобою зажженные, дольше солнца не гаснут......Дольше солнца не гаснут, там где пены белые клочья,Так послушай же песню ветра, к земле опустив очи...Пусть, как прежде, не угасаютДо рассвета твои костры,Но уж смерть меня поджидаетНа холодной вершине горы,Ибо ветер стальной яритсяИ доносит правду о том,Чего не могу я добитьсяМогучим своим клинком....Чего не могу добиться, там где пены белые клочья,Так послушай же песню ветра, к земле потупя очи!Ибо эта правда печальна —То, что было сказано мною,И к любви твоей изначальноЯ стремился всею душою;Хоть с тобой мое сердце терзалось,И пусть ссорились мы немало,Но едва ты со мной рассталась,Жизнь моя никчемною стала.Да, совсем никчемною стала, там где пены белые клочья!Так послушай же песню ветра, опустивши к земле очи!Да, послушай же песню ветра, опустивши к земле очи...

Джастин понурился, в уголках его глаз стояли слезы. Золотистые ноты песни были напоены светлой, но безысходной печалью.

— Возможно, я исполнил ее не совсем правильно, но все это было так давно, — грустно произнес певец.

Дайала тихонько прокашлялась.

— Но ты немного напоминаешь мне ее, юная красавица... Совсем немного. Как тебя зовут?

— Дайала.

— Прелестное имя.

Певец перевел взгляд зеленых глаз на Джастина, и голос его зазвучал холоднее:

— Помни все, что услышал здесь, когда будешь покидать Наклос. Уходить тяжело, но оставаться — еще тяжелее. Мне это ведомо. Я испытал и то и другое.

— Кто ты? Я чувствую, что должен это узнать, — промолвил Джастин, растерянно поводя плечами. — У меня такое впечатление, будто я стою у обрыва и мне не за что ухватиться.

— Имена бренны и не имеют особого значения, особенно по прошествии столь долгого времени. Некогда меня звали Верлинном, и у меня были дети, — отозвался музыкант, поднимая гитару. — Покидать их было трудно. Все решили, что я погиб в странствиях. Так было лучше. По крайней мере, для них.

Дайала кивнула.

— А эту песню ты помнишь? — спросил Верлинн, и длинные пальцы нежно пробежали по струнам.

Ты не проси, чтоб я запел,Чтоб колокольчик прозвенел!Мой стих таков, что горше нет:Ничто и все — один ответ!Ничто и все — один ответ!Любовь сияла белизнойГолубки белокрылой,Но так прекрасен был другой,Кто разлучил нас с милой.Нет, не проси о том пропеть,Не может голос мой звенеть.Ведь счастья нет — и солнца нет...Ничто и все — один ответ!Ничто и все — один ответ!И ночь окутала мой взор,Черна, как туча грозовая,Где ярко молния сверкаетИ освещает лжи позор.Так не проси, чтоб я пропел,Чтоб колокольчик прозвенел.Мой стих таков, что горше нет:Ничто и все — один ответ!Ничто и все — один ответ!

Песня отзвучала, и сребровласый певец ушел, а юные влюбленные еще долго сидели на скамье плечо к плечу, рука к руке, душа к душе.