Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)

В степи за станцией стояли танки. Возле дороги, сверкая медными трубами, выстраивалась музыкантская команда.

- Как странно... желтая ночь! - подошел ко мне подпоручик Морозов. Потом указал на танки.

- Смотри! Точно черепахи на песке...

В это время музыканты грянули бравый марш.

- Ура! - кричал генерал Туркул, верхом на коне обгоняя роты.- Ура! Не сдадим, ребята, Ростова!

- Ура! - перекатывалось уже далеко перед нами.

"Офицерская кричит..." - подумал я, и вдруг, чтоб сбросить тоску, все туже и туже сворачивающую нервы, поднял винтовку и закричал тоже - неистово и громко, как о спасении:

- Ура-а-а!..

Но никто не подхватил. Было тихо. Только ротный подсчитывал шаг.

- Ать, два!.. Ать, два!..

А далеко за спиною, встречая 2-й полк, все так же бравурно играли музыканты... Мы шли на Чалтырь.

Жители Чалтыря, богатые армяне, приняли нас не радушно. Очевидно, боялись нашего скорого отступления, а за ним и расправы со стороны большевиков.

- Эх, была бы кожа!..- вздыхал кто-то.- Всего б раздобыли!..

Но кожа осталась в вагонах.

- Нэ понымаю!.. Зачэм на арманской зэмлэ воевать! - ворчал хозяин.- Нэ понымаю,- казак дэротся, болшевик дэротся, скажи мнэ, душа мой, развэ армэнын дэротся?

За окном громыхала артиллерия. Переваливаясь, проходили танки.

Вошел Нартов.

- Окопчики, господин поручик, видели? Да все ни к чему это... Там, значит, и проволока понавалена. А укреплять-то когда будем?

И, поставив винтовку около двери, он подошел к склоненной над печкой хозяйке.

- Ну, как? Готово?..

- Нэ готово! - ответил за жену хозяин.- Вот ты скажи мэнэ, душа мой,казак дэротся, болшевик дэротся...

- Отстань! Ну, как, готово? Хозяйка варила борщ.

- Здравствуйте, господа!

И поручик Савельев остановился в дверях, стряхивая снег с шинели.

- Здравствуйте!.. Вот и сочельник!.. А бывало, помните?.. Подпоручик Морозов поднял голову...

- Бросьте, Савельюшка, и без того... тошно!

- Нэт, ну скажи мэнэ толко, душа мой, развэ армэнын дэротся?

- Брысь, кот черный! Мурлычет тоже!

Ночью мы спали не раздеваясь.

Бой завязался только на второй день праздника.

- Меня вновь знобит,- еще перед боем сказал я подпоручику Морозову.- И слабость...

- Перетерпи. В лазаретах хуже. Там сотнями мрут.

Я взял винтовку.

...Солнце светило ярко и радостно. Резкие синие тени длинными полосами тянулись вдоль оврагов. Они подползали под ежи и колючую проволоку, запутанную и ржавую, безо всякой цели брошенную на снег.

- Цепь, стой!

Мы вышли на бугор.

Цепи красных наступали на Чалтырь с трех сторон, стягиваясь к четвертой - к югу, где думали, очевидно, сомкнуться. Южные подступы защищал генерал Манштейн. В цепи была рассыпана, кажется, вся Дроздовская дивизия.

Генерал Витковский, дивизионный, верхом на вороной кобыле, едва успевал за Туркулом.

- Офицерскую роту!.. О-фи-цер-ску-ю сюда! - кричал Туркул, размахивая блестящим на солнце биноклем.

Что-то хрипло и невнятно кричал и генерал Витковский.

- И чего тужится! Сидел бы в хате, старый хрен! - гудел лежащий за мной ротный.- Туркул и без него... Прицел десять!.. И без него Туркул справится... Двенадцать!..

К полдню красные вновь подползли и густою цепью двинулись на Чалтырь.

- Черт бы их,- мухи!..- сплюнул ротный, доставая папиросы. Закурил Хотите? - Потом привстал.- Хо-ти-те? - размахнулся и опять бросил портсигар уже подпоручику Морозову.

- Барбосы! - Пригнулся. Пуля сорвала его правый погон.

Гудела артиллерия. Наша била по цепям. Красная - по деревне.

- Скажи мэнэ, душа мой, зачэм на армянской зэмлэ дэрутся? - крикнул, засмеявшись, Мартов, когда, прогудев над нашей цепью, над крайней хатой Чалтыря, опять разорвался снаряд.

- Карнаоппулло! Карнаоппулло! - махнул рукой штабс-капитану ротный.Скажи мэнэ, душа мой, зачэм ж... и на солнце зреешь? Сме-ле-е!..- И вдруг он вновь оборвал смех короткой командой: - Прицел восемь! Часто!..

"Скорей бы!.." - думал я, чувствуя все большую слабость. Уткнулся лицом в снег. "Скорей бы... Встать... Пойти... Все равно... Все равно..."

А пулеметы красных трещали все чаще и чаще.

Пули скользили под сугробы и брызгали осколками звонкого льда.

Пронесли новых раненых...

- Господин поручик, господин поручик!..

Я поднял голову.

Два санитара, ухватив Едокова под мышки, вели его к окопчику, где, разложив на снегу индивидуальные пакеты, сидел ротный фельдшер. Из его окопчика - в тыл - волочили уже перевязанных. Снег возле окопчика был красным.

- Господин поручик!.. Господин поручик, про-ще-вай-те!..

Едоков улыбался. А под ногами у него звенели острые осколки льда...

К вечеру цепь подняли.

- Ура-а-а!..

В лицо бил ветер.

- Ура, танки пошли!..

Я тоже вскочил, пробежал несколько шагов и вдруг повалился.

- Ранен! - крикнул надо мной кто-то.

- Ура-а!..

- - - ааааа-а! - неслось уже далеко над степью. И все тише и тише:

- - - - аааааа!..

Очнулся я в санях.

Над самым моим лицом дышала морда лошади идущих за нами саней. Над ее головой, высоко в небе, метались красные языки пламени. На фоне огня уши лошади казались острыми и черными. Почему-то мне стало страшно, и я отвернулся.

- А!.. Наконец-то!..