Война и люди (Семнадцать месяцев с дроздовцами)

Марк спрятал деньги в карман шинели и быстро взял меня под руку.

- Чего толковать! Нечего, брат, толковать! Действительно, брат, толковать нечего!.. Идем, угощу. Ну, идем! Там и купим... все, что нужно... Два грамма... Пожалуй, на два хватит... Э-эх!..

В госпиталь я вернулся только к вечеру.

"Взять бы его,- думал я, вспоминая, как Ващенко, нанюхавшись кокаину, плакал под смех проституток в кабаке за кладбищем.- Взять бы его!.. да с его кокаином..."

Потом я обратился к дежурной сестре.

- Сестра! Я скоро уеду. В полк пора. Видите, уже поправляюсь.

Сестра фон Нельке остановилась возле моей койки. Синие круги под ее утомленными глазами казались в темноте лиловыми.

- Успеете ли, поручик? Ведь уже и Тихорецкая сдана... В палате зажглись лампочки. Буйные за стеной гудели, как в дупле пчелы...

...И ничто не помогало. Ни бром, ни папиросы. Сна не было...

Все больные давно уже спали. Спал и мой сосед - вихрастый Костя.

На столике возле него лежало Евангелие. Под ним какая-то тетрадь, в черной клеенчатой обложке.

Я взял ее и открыл.

Ночевала тучка золотая

На груди утеса великана,

четким, почти детским почерком было переписано на первой странице. Под стихотворением бежала ровная, по линейке выведенная черта. Ниже - отрывок из Блока:

Я не первый воин, не последний,

Долго будет родина больна...

Завиток. Неумело выведенный женский профиль. Мальтийский крестик, тоже косой.

- Го-осподи! - вздохнул дежурный санитар и громко, на всю палату зевнул.

Я тоже зевнул. Опустил тетрадь на одеяло. Из тетради выпала какая-то фотография. Фотография соскользнула на пол. Я поднял ее и вдруг увидел чуть-чуть раскосые, знакомые глаза Ксаны Константиновны.

"Моему милому и дорогому брату Косте,- прочел я под фотографией.Черноглазому галчонку с крыльями сокола. Ксана".

...Опять зевнул санитар.

- Чтоб новокорсунские да подкачали! - бредил вахмистр-паралитик.

- Ва-ше им-пе-ра-тор-ско-е ве-ли-че-ство...

Я вложил фотографию в тетрадь и осторожно положил ее на столик.

Ночь была безнадежно долгая...

- Хорошо, я передам главному врачу. Как хотите!.. Но комиссия будет только дня через четыре.

Потом сестра фон Нельке подошла ко мне снова.

- Вы, кажется, просили... Хотите, я сегодня проведу вас к буйным? Вам все еще интересно? Больные пили чай. Я встал и пошел за сестрой.

На полу палаты для буйных кружился живой клубок голых человеческих тел. Завидя сестру, санитар быстро вскочил с табурета, подбежал к больным и, взмахнув кулаком, гаркнул на всю палату:

- Вы-ы!

Клубок тел сразу рассыпался. Первым с пола вскочил вольноопределяющийся-марковец. За ним - другие.

Разбежавшись во все стороны и вспрыгнув на койки, они быстро, как по команде, повернули к нам злые и улыбающиеся, одинаково оскаленные лица.

На полу остался лишь рослый красивый больной с густой рыжею бородою. Нога у него была ампутирована. Все еще перевязанный обрубок медленно подымался и опускался, точно подобострастно кланяясь санитару.

- Ползи! - крикнул санитар.

Но больной поднял на него глаза, выправил волосатое тело и вдруг, ударив о грудь кулаком, стал быстро повторять, гордо повышая уже знакомый мне певучий голос:

- Влади-мииир кня-ааазь! Влади-мииир кня-ааазь! - А обрубок его ноги кланялся подобострастно...

- ...а где запастись? Вот и сидят голые. Но идемте в женское. Я покажу вам наших бывших сестер. И мы пошли вверх по лестнице.

- ...И он подошел... И он сказал... Берта! - сказал: Берта!! - сказал: Бер-та!!! - сказал...

А другая, тоже бритая, тыкая в стену указательным пальцем:

- Покажите мне, покажите мне, покажите мне!..

- Не можешь?! Уже не можешь?! - кричала с койки третья, яростно раздвигая промежность ладонями.- Не можешь?! - Тяжелые, круглые ее груди плескались и колыхались.- Уже не можешь?!..

И вдруг поток диких ругательств хлынул и закружился по палате.

Я быстро отступил к дверям.

Женские голоса за дверью все еще звенели. Поджидая сестру, я подошел к окну.

За окном, опрокинув гроба возле деревянного домика, из всех улочек и переулков выезжали на площадь все новые и новые обозы.

- Pour faire une omelette, il faut casser des oeufs,- сказала, выходя из палаты, сестра фон Нельке.- Вы понимаете по-французски?..

Хотелось назад. В палату № 2. Лечь. Уйти с головой под подушку...

- Последние дни... Да, чувствуется!..- сказал навестивший меня Ващенко.- Зайдем, что ли, ко мне. Жена нездорова... И тревога... И боюсь чего-то... И кокаина нет... Зайдем?

Я удивился.

- Ты женат, Марк?

- А как же!.. Давно уж...

Ващенко жил сейчас же за кладбищем.

В комнате у него было пусто. Стол. Венский стул с просиженным, соломенным сиденьем. На кровати, лицом вниз, лежала жена Марка, молодая женщина с шапкой золотых, путаных волос.

Когда мы вошли, она даже не приподнялась.

- Марк, ты?

- Я, Варя...

Варя подняла голову. Лицо ее было заплакано.

- Что случилось? - шепотом спросил я Марка. Но Варя меня услыхала.

- А вам какое дело? - крикнула она.- Это еще кто?.. Марк!..

Я смутился.

- Ах, Варя, офицер это...

Варя повернулась ко мне спиной.

Марк сидел на краю стула и, положив руку на стол, барабанил пальцами.