Война и мир. 1805-1812 с исторической точки зрения и по воспоминаниям современника. По поводу сочинения графа Л.Н.Толстого «Война и мир»

Какое место можно дать фатализму или случаю, на котором граф Толстой основал военное искусство, если мы рассмотрим последовательно гениальное отступление Кутузова от Браунау до Брюна, когда он должен был постоянно бороться не только против несравненно сильнейшей армии знаменитого полководца, но и против бессмысленных повелений австрийского кригерата (не выполняя ни одного из них) и даже против измены? Ибо очевидно, что австрийцы после постыдной капитуляции Мака, хотели и нас уподобить себе, вовлекая в неминуемое поражение: они уже ясно видели свою погибель и всю тщетность своих усилий. Повелением Кутузову императора австрийского удерживать, во что бы то ни стало, переход через Инн и через Дунай у Кремса, они явно приносили русскую армию в жертву. Конечно, автора романа нельзя упрекнуть в том, чтобы он щадил австрийцев, но он мог бы в настоящем свете выставить искусство и геройство наших генералов. Не отступая от строгой исторической истины, всякий беспристрастный писатель отнесет всю неудачу кампании 1805 года к австрийцам. Если бы Мак с 70000 армией не положил оружия, если бы Мерфельдт и Ностиц не сделали почти того же самого, то даже без соединения с войсками эрцгерцогов успех кампании мог быть довольно верен под начальством такого вождя, каким был Кутузов. Герой романа Толстого, князь Болконский, присутствует почти во все время славной ретирады Кутузова от Браунау, и автор имел случай выказать подвиги нашей армии. Во всем романе графа Толстого князь Болконский гораздо умнее и Кутузова, и Багратиона, и всех наших генералов. Найдете ли вы там славную битву Багратиона и Милорадовича под Амштетеном, где эти два Суворовские генерала воодушевляли друг друга памятью Требии и Нови, и где Милорадович прозвал своих апшеронцев: «се sont des cranes (это краны)» (щеголяя французским языком, который он плохо знал)? Битва под Амштетеном останется в военной истории как одна из самых яростных, где русский штык истинно ознаменовал себя. Посмотрите же как граф Толстой отозвался о том: «Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемые самим неприятелем, с которым дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление» (1.221) – только что не сказано бегство! Но какое же это было отступление? Никакие силы французов не могли не только сломить, но даже и расстроить наш арьергард. Это отступление, по глубоко обдуманному плану, спасло всю армию и было доведено до конца с полным успехом через соединение с армией, шедшею из России до катастрофы аустерлицкой, где уже не Кутузов, а гофкригсрат и «гадкие проектеры», как говаривал Суворов, сделались главнокомандующими. Посмотрите же, с какою зато подробностью и как живописно описывает автор неурядицу при переходе через Энс, которая едва ли была такова. Отрядом командовал полковник граф Орурк, в то время отличный авангардный офицер. Неужели это он в лице бестолкового немца, который не знал и не понимал, что горючие вещества, положенные под мост, были для того приготовлены, чтобы зажечь этот мост? Не желая проникать в тайны сведений, которыми пользовался романист, я не считаю нужным останавливаться на этом эпизоде храбрых павлоградских гусар, который не совсем для них лестен; но вспомним о том критическом положении, в котором находился Кутузов, подходя к реке Энс, от которой неприятель хотел его отрезать. В самое то время, когда напирал на него всеми силами Наполеон, и когда Кутузов обеспечивал свой левый фланг австрийским корпусом Мерфельдта, этот корпус, только что спасенный от конечной гибели отрядом князя Багратиона и затем оставленный в Штейере, был атакован и оставил Штейер, открыв левый фланг Кутузова… Ав довершение всего, этот же корпус получил повеление отделиться от Кутузова и идти в Вену, оставив только отряд графа Ностица! Между тем Кутузов имел повеление австрийского императора держаться на Энсе. Разумеется, Кутузов не послушал и продолжал идти на соединение со второй нашей армией. Таким образом, после молодецкой битвы под Амштетеном, Кутузов дошел до переправы через Дунай у Кремса, которую ему также было велено защищать, тогда как корпус маршала Мортье перешел на левый берег Дуная, направляясь по той стороне на Креме в тыл Кутузову, а Наполеон со всей армией следовал по пятам Кутузова и припирал его с противной стороны к Дунаю. Кутузов быстрым переходом через Дунай у Кремса разрушил все замыслы Наполеона, и сверх того разбил маршала Мортье, посланного ему в тыл, заставя его поспешно, с остатками своего корпуса, едва спасшегося, перейти обратно за Дунай. Жаль, что князь Андрей Болконский находился во время этого кровопролитного боя при убитом в этом сражении австрийском генерале Шмите, а не возле Дохтурова или Милорадовича: иначе он мог бы рассказать подробнее, а не на полстраничке славный бой, которого не могла даже прекратить мрачная октябрьская ночь, когда не луна, а огни пушечных и ружейных выстрелов освещали ратующих в горных лесных дефилеях. Хотя автор называет наше сражение под Кремсом победою, но сарказмы дипломата Билибина в разговоре с князем Болконским приводит героя романа к тому, что он на слова дипломата: «при всем моем уважении к православному российскому воинству, я признаюсь, что наша победа не весьма победоносна», отделывается только шуточным ответом: «однако, все-таки мы можем сказать без хвастовства, что это немного получше Ульма! А на то, что отчего не захватили маршала в плен, и вместо того, чтоб придти к 7 часам утра, пришли к 7 часам вечера, не дает никакого ответа, тогда как этот ответ мог быть весьма короток и ясен: оттого, что австрийский генерал-квартирмейстер Шмит заверил Кутузова, что ему горные пути Кремса известны как своя комната, и что обход Газановой дивизии с тыла не представит никаких топографических затруднений. Нельзя было не поверить показаниям Шмита, облеченного неограниченною доверенностью австрийцев, тем более, что он сам взялся быть колонновожатым, а потом заплатил за это своей жизнью, меж тем как проводники Дохтурова завели его в непроходимые горы, покрытые лесами, где два человека с трудом могли идти рядом, и то встречая на каждом шагу препятствия»[1]