Война и мир Ивана Грозного

«После двукратного приглашения, Курбский изъявил согласие изменить России, (польские) сенаторы присягнули в том, что король исполнит свои обещания, и Курбский, получив королевскую опасную (охранную) грамоту, бежал в свое новое отечество. Следовательно, Курбский явился к королю польскому не как беглец, преследуемый страхом за проигранное сражение, напротив он обдуманно вел переговоры и только тогда решился изменить своему царю, когда плату за измену нашел выгодною».

Склоняя Курбского к измене, король Сигизмунд II Август показывал всему московскому боярству «блистательный пример щедрости польского короля» и то, как он компенсирует предателям имущественные потери в России. Согласно государственной и народной логике Курбский стал изменником, но, согласно логике родовой аристократии, он всего лишь поменял сюзерена.

В своей грамоте от 1564 польский король пишет, что Курбский «оставил все свои имения и все свое имущество, какое имел в земле Московского государства, отказался от службы и приехал к нам на службу и в наше подданство, будучи вызван от нашего господарского имени». Этой грамотой король, жалуя Курбскому город Ковель со всеми окрестными местностями, постановляет: «Имеет право князь А. Курбский сам, его жена, их дети мужеского пола, владеть замком Ковельским и пользоваться им вечно».

Ковельская волость, пожалованная Курбскому, была одной из богатейших и многолюднейших королевских имений. Так что Андрей Михайлович не продешевил.

«Лесной товар и хлеб отправлялись в гг. Данциг и Эльбинг по рекам Бугу и Висле; в селе Гойшине добывалась железная руда; звериные промыслы и пчеловодство доставляли значительные доходы. Население было многолюдно. Ковельское имение заключало в себе город Ковель с замком, местечко Вижву с замком же, местечко Милановичи со дворцом и 28 сел».

Кстати, в этом описании производительного ковельского хозяйства мы видим благотворность приобщения польско-литовской экономики к мировым торговым путям, к незамерзаюшим моря — благотворность, конечно, не для крепостных крестьян, а для магнатов.

Имение было дано Курбскому в ленное владение (королевские декреты 1564 и 1567), с правом передачи мужским наследникам, то есть, при обязанности исполнения королевской военной службы. Но и в этом вопросе Курбский показал свои замашки удельного властителя. Пытаясь обратить земли в полную собственность, он стал писаться князем Ковельским. Заодно величал себя и князем Андреем Ярославским, показывая что не забыл о своих правах на ярославскую землю.[38]

Король быстро поставил «ковельско-ярославского» князя на место, воспользовавшись, как предлогом, его жестоким обращением с иудеями города Ковеля. Урядник Курбского «велел вырыть на дворе Ковельского замка яму, наполнил ее пиявками и сажал в эту яму жидов, вопль которых раздавался за стенами замка». Другой урядник Курбского получил от своего князя во владение село Борки — вскоре крепостные крестьяне сожгли его живьем вместе со всей семьей и челядью.

«Так-то поживал на Волыни князь Андрей Михайлович Курбский, которого риторы и до сего часа называют представителем земских начал!», — заключает проф. Е. А. Белов.

Кстати, после смерти Андрея Курбского большая часть земельных владений у его наследников были отобраны. Хотя некоторые авторы пытаются выставить Курбского защитником православия в Литве, уже сын его перешел в католичество. Последний раз фамилия Курбский упоминается в польских документах в связи с тем, что потомок Андрея Михайловича, князь Александр, убил свою жену и был (всего лишь) бит за это кнутом…

Лицемерные письма Курбского к царю и его длинное пропагандистское писание о Московском царстве стали «первоисточником» для многих поколений историков-западников и политиков-либералов. За чашкой кофе (в 1970-е) или бокалом «Мартини» (в 2000-е), приятно вспомнить храбреца, который кидал гневные обличительные слова в лицо тирану, не могущему протянуть свои кровавые руки сквозь надежные польские кордоны. Но половина «ужасов», изложенные в сочинениях Курбского, не потвердились, когда была сличена с другими источниками. Другая половина «ужасов» была вырвана из контекста, из логической цепочки событий. Курбский препарировал все свои истории так, чтобы, скрыв преступления, оставить на бумаге одни наказания, представляя таким образом Ивана в образе безумного губителя.

Как пишет Р. Скрынников о писаниях Курбского: «Слова его теряют всякую конкретность, едва речь заходит о его собственных обидах. В конце концов боярин отказывается даже перечислить эти обиды под тем предлогом, что их слишком много. В действительности Курбский ничего не мог сказать о преследованиях на родине, лично против него направленных. Поэтому он прибегнул к цитатам богословского характера, чтобы обличить царя в несправедливости».