Война и мир Ивана Грозного

Царь Иван был безусловно жестоким человеком и эмоциональный склад его личности не соответствовал образу идеального правителя. Но жестокость его деяний вполне соответствовал нравам, психологии того времени, когда уничтожение являлось основным способом разрешения конфликтов, как на государственном, так и на бытовом уровне. Скажем, «гуманный» европейский суд давал «вышку» за кражу курицы, отправлял на сожжение женщин и детей, подозреваемых в «ведовстве», и те же европейцы сбегались на зрелище жестокой казни типа варки фальшивомонетчика в масле, как на финальный футбольный матч.

Энергии и государственной силы в Иване IV было предостаточно, она перехлестывала через край, порой сметая и невинных людей — но мы должны понимать психологию человека XVI века, лишенного чувствительности и не растворяющего ярости в рефлексии. Скажем, средняя праздничная ночь в итальянском городе эпохи возрождения дает 60–70 убитых ножом и шпагой. Незаконнорожденный сын папы римского Александра VI Борджиа во время званного обеда в Ватикане оскорбляет знатного человека, тот отвечает колкостью — и «наместник Бога на Земле» велит немедленно повесить острослова на глазах у едоков.

Иван Васильевич жил в кровавом и беспощадном мире, где все государства стояли на костях, от самого своего создания. Англия выросла на умерщвлении кельтского населения. Германская Пруссия — на уничтожении балтских и славянских племен. Жестокость Ивана Васильевича выглядела скромно на фоне коллег-королей и бледно даже на фоне небольшого немецкого епископства, где инквизиторская тройка могла за пару лет сжечь несколько тысяч «ведьм». Так что давайте не упиваться страшными сценками «Иоанновых казней», чем занимаются последние двести лет русские историки и литераторы, а думать о том, что дал своей стране этот человек и что он хотел дать.

Любить Ивана Грозного современный человек, конечно, не обязан, слишком уж велика материальная и психологическая пропасть между нашей и его эпохой. Не может быть и речи о прямом восстановлении каких-то государственных форм, существовавших в его эпоху — это все далекое прошлое, с давно ушедшими нравами, обычаями, давно отжившими технологиями.

Однако понимать деяния основателя московского царства и его эпоху — это долг каждого думающего образованного человека, если он считает себя русским или россиянином.

Если мы будем понимать причины введения опричнины в далеком 1565, то это вовсе не означает, что мы хотим ее ввести заново в 2008 году. Просто надо ощущать, что это часть нашей истории и стыдиться тут нечего. Современные рафинированные англосаксонские демократы гордятся своим происхождением от залитых кровью «круглоголовых» бойцов Кромвеля, а респектабельные французские республиканцы не стесняются своего происхождения от бешенных республиканцев Марата и Робеспьера. И нынешние, такие гуманные, католические отцы совсем не стараются откреститься от своих предшественников, сжигавших в XVI веке детей и беременных женщин. Так что, если бы существовали современные опричники, то их трудовой день ничем бы не отличался от трудового дня современного демократа, республиканца и патера. Ведь эпоха-то нынче другая, гуманизированная материальным благополучием, а не нравственностью…

Г-н Флоря в вузовском учебнике «История России» сетует, что Иван Грозный введением опричнины не дал стране превратиться в сословно-представительскую монархию на манер Речи Посполитой, что, по мнению этого историка, принесло бы России процветание.

Тут не надо никаких «если бы да кабы». Реальная история Речи Посполитой наглядно продемонстрировала «преимущества» аристократического строя. Это государство скончалось в конце XVIII века, не приходя в сознание.

Нам незачем изливать токсины на эпоху Ивана Грозного и каяться за «преступления опричнины». Иван Грозный не был богом, всемогущим и всеведущим. Он, со всеми своими человеческими достоинствами и недостатками, являлся главой мобилизационного государства, которое было инструментом выживания и развития нации.

Второй этап Ливонской войны

Уменьшение ресурсов

Года 1566–1570 характеризовались частыми метеорологическими экстремумами — холодами, засухами, летними заморозками. Стихийные бедствия малого ледникового периода нанесли страшный удар по рискованному земледелию Московского государства. Крестьянское население, потребление которого и ранее находилось на уровне суточного «железного минимума» в 1700–1800 ккал, сразу было схвачено костлявой рукой голода.

В 1567–1568 неурожай поразил центральные и северо-западные регионы. «Глад был на Руси велик, купили в Москве четверть ржи (4 пуда) за полтора рубля».[50] Цены выросли в 8–10 раз.

На взрывной рост хлебных цен указывает и то, что поденщик в Москве в 1520 г. мог купить на дневной заработок 10 кг хлеба, а в 1568 — только 3,6 кг хлеба.

1569–1570 отмечены засухой. «Была меженина велика добре».