Война и мир Михаила Тухачевского

«В Заявлении от 27 мая 1937 года наблюдаются признаки выполнения в необычном состоянии. При этом манера изложения — авторская и присутствует практически неприкрытый сарказм, который свидетельствует пока еще о моральном превосходстве автора над адресатами»32, — считает эксперт–графолог.

Вот это заявление.

«Помощнику Нач–ка 5–го Отдела ГУГБ НВД Ушакову Будучи следствием изобличен в том, что я возглавлял антисоветский военно–троцкистский заговор, мне ничего другого не оставалось, как признать свою вину перед советской властью, что я и сделал 2б–го мая.

Но так как мои преступления безмерно велики и подлы, поскольку я лично и организация, которую я возглавлял, занималась вредительством, диверсией, шпионажем и изменяла Родине, я не мог встать на путь чистосердечного признания всех фактов, относящихся к заговору. Поэтому я избрал путь двурушничества и под видом раскаяния думал ограничить свои показания о заговоре, сохранив в тайне наиболее важные факты, а главное, участников заговора.

Эта новая подлость… была развенчана следствием… Я решил на этот раз окончательно и бесповоротно вполне честно сознаться во всех моих антигосударственных преступлениях, назвать всех известных мне участников заговора выдать все его планы.

Прошу предоставить мне возможность, ввиду многочисленности фактов, о которых я должен показывать, продиктовать мои показания стенографистке, причем заверяю Вас честным словом, что ни одного факта не утаю, и у Вас не будет ни теперь, ни позже никакого основания упрекнуть меня в неискренности данного моего заявления.

Тухачевский. 27.5.37»33 В протоколах допросов узнаваема характерная стилистика показаний и способ изложения фактов: обилие эмоциональной лексики, экспрессивных эпитетов негативной модальности. И практически полное отсутствие аргументации «признательных» тезисов — не говоря уже о вещественных доказательствах или документальных уликах. Скудность лексики, даже выражающей негативную оценочность, выдает истинных авторов текстов: самих следователей и их руководителей. Судебно–процес суальный канцелярит, характерный для процессов 1930–х годов, имел обязательные стилистические маркеры:

устоявшиеся речевые обороты отрицательного эмоциональноэкспрессивного воздействия, оценочные клише, «нанизывание» прилагательных для создания гиперболизированной языковой реальности. Не менее характерным признаком является и еще один обязательный атрибут — лингвистическое самобичевание. Признания арестованных изобилуют оскорбительными эпитетами и дефинициями в собственный адрес — явление абсолютно исключительное для употребления в первом лице.

Протокол допроса Тухачевского М. Н. от 29 мая 1937 года «…Военный заговор возник в 1932 г. и возглавлялся руководимым мною центром. Должен сообщить следствию, что еще задолго до этого я участвовал в антисоветских группировках и являлся агентом германской разведки.

С 1928 года я был связан с правыми. Енукидзе, знавший меня с давних пор и будучи осведомлен о моих антисоветских настроениях, в одном из разговоров сказал мне, что политика Сталина может привести страну к гибели и что смычка между рабочими и крестьянами может быть разорвана. В связи с этим Енукидзе указывал, что программа Бухарина, Рыкова и Томского является вполне правильной и что правые не сдадут своих позиций без боя. В оценке положения я согласился с Енукидзе и обещал поддерживать с ним связь, информируя его о настроениях командного, политического и красноармейского состава Красной Армии. В то время я командовал Ленинградским военным округом…

Во время 16 съезда партии Енукидзе говорил мне, что хотя генеральная линия партии и победила, но что деятельность правых не прекращается и они организованно уходят в подполье… После этого я стал отбирать и группировать на платформе несогласия с генеральной линией партии недовольные элементы командного и политического состава…

Ромм рассказал мне, что Троцкий ожидает прихода к власти Гитлера и что он рассчитывает на помощь Гитлера в борьбе Троцкого против Советской власти»34.

К этому моменту А. С. Енукидзе уже «сознался». Характерно, что как доказательство вины использовался один и тот же ход — личные контакты с подследственным. Енукидзе был знаком с Тухачевским с первых послереволюционных месяцев как руководитель Военного отдела ВЦИК, где Тухачевский работал (см. главу «Странный Октябрь»).

Потому любые его показания были полезны Сталину.

К моменту ареста Тухачевского Енукидзе находился под следствием уже почти полгода (он был арестован 1 февраля 1937 года в Харькове, где, после исключения в 1935 году из партии и снятия со всех государственных постов, работал начальником Харьковского областного автогужевого транспортного треста35), но еще не был осужден. К смертной казни его приговорили на четыре с лишним месяца позже, чем Тухачевского. Что до вины, то она была доказана априори: самим фактом ареста органами НКВД.

В протоколе допроса от 30 мая 1937 года. А. С. Енукидзе сообщил: в 1932 году от одного из руководящих членов «блока организаций правых и троцкистов–зиновьевцев»