Война. Истерли Холл

У надгробных камней стояли банки из-под джема с остролистами. Вода уже замерзла, но стекло еще не треснуло. Джек клялся, что не заплачет, но все же плакал, очищая камни от снега до тех пор, пока его руки не стали совсем красными, мокрыми и онемевшими.

Он достал оловянного солдатика, которого купил в Саутгемптоне, из кармана и положил его рядом с банкой из-под джема.

– Не похож на тех, которых ты раскрашивал, но он хотя бы точно всегда будет здесь, даже если меня не будет. Но слушай, Тимми, я должен тебе кое-что сказать, это непросто, и я не знаю, что ты об этом подумаешь, но мне сложно продолжать ненавидеть щенка Ублюдка дальше. Знаю, знаю, паренек, но думаю, что та тележка, которая убила тебя, могла бы сорваться в любом другом забое, на любом другом уклоне. Я ударил его на передовой, когда он не позволил мне пойти искать тело Марта, но он ничего не сделал, хотя мог застрелить меня. Именно тогда я почувствовал…

Он подождал секунду, ожидая разрешения отпустить ненависть, которую он чувствовал к Оберону, хотя прекрасно знал, что чертовски глупо с его стороны ждать, пока раздастся голос с небес и даст его. Он еще раз хлопнул рукой по надгробию, поднял свой рюкзак и провел ледяной влажной рукой по лицу. Ветер начал подниматься. Понял ли Тимми?

– Мы не марра, понимаешь, мы с ним, но мы что-то. Может быть, дело просто в том, что мы солдаты? Я теперь называю его Обероном, наедине. Немногие из командования допускают такое. – Он взглянул вниз, на могилу, еще раз и ушел, произнеся еще раз у ворот: – Да, мы – что-то.

Он быстро зашагал прочь, свернув к перекрестку Висельников, и взглянул на высокую ель, на которой не так давно вешали разбойников. Спустя час Джек дошел до спуска к ручью, в котором он и вся местная ребятня построили плотину, чтобы купаться в стоячей воде. Он посмотрел на часы. Время у него есть, так что почему бы и нет? Он пошел вдоль дороги, пробежавшись по вспаханному полю Фроггетта, чтобы срезать. Последний раз, когда он был здесь, с Эви, они видели зимородка. Прилетают ли они еще сюда летом? Почему бы и нет, здесь до сих пор растут деревья. Кажется, вопрос «почему бы и нет» стал звучать у него в голове слишком часто.

Он проскользнул в ворота и пошел по тропинке к запруде, вспоминая ощущение холодной воды на коже, закупоренной углем, когда они, уже взрослые, приходили сюда сразу из шахты. Он чувствовал радость погружения, потом спокойствие неба над головой, на которое он глядел, лежа на спине, рассматривая груды облаков, и, наконец, силу рук пройдохи Марта, утягивающего его под воду. Он рассмеялся. Да, он был тем еще пройдохой, это точно. Он подошел к ручью, поднял камень и бросил его в воду. «За тебя, дружище». Еще один камень. «За тебя, Тимми», – прошептал он. И еще. «За тебя, Тони». И еще один за Грейс. Боже, храни ее. Он наблюдал за тем, как расходились круги на воде, присев на корточки. Он сидел и сидел, и встал только тогда, когда ноги заболели и заныла спина. Да, здесь и правда было красиво, Эви была права. Как и всегда, впрочем.

Он снова пустился в дорогу, все его ботинки были в грязи и онучи тоже, пропади они пропадом. Он пришел в Истон, прямо к дому пастора. Он не должен был смотреть, он пообещал себе это, но, конечно же, посмотрел. Окна были темными, но такими они и должны были быть. Пастор должен сейчас быть на одном из своих обходов, а Грейс, сестра пастора, служит медсестрой во Франции. Все было правильно. Он пошел дальше, глядя перед собой. Впереди и вокруг громоздились конусы тлеющего дымящегося шлака, блестели на солнце подъемные машины, а надо всем этим разносился запах серы. Теперь он и в самом деле был дома.

Досточтимый Лейтенант Оберон Брамптон наблюдал из своей спальни за тем, как Эви машет вслед удаляющемуся Джеку. Ее шаль сползла, и один ее конец волочился по снегу. Она же совсем продрогнет. За его спиной Роджер распахнул дверь, выходя из гардеробной. Оберон обернулся. Его камердинер надел свою военную форму и таким образом снова превратился в его денщика.

– Я подготовил вашу одежду, сэр, и ботинки натерты до блеска.

Оберон кивнул. Как же глупо это – воевать в блестящих ботинках и с личным слугой для личных нужд под боком, да еще и каким слугой. Он старался не демонстрировать своего отвращения при воспоминаниях об историях, которые ему довелось услышать под лестницей. Он быстро оделся, позволив Роджеру отряхнуть свои плечи, хотя на них и так не было ни пылинки. Ремень его военной формы был начищен. Плевал ли на него Роджер во время полировки так же, как он делал с ботинками? Идея похода на войну в сопровождении слюны Роджера была настолько жутко нелепой, что ему пришлось снова отвернуться к окну, или он снова бы засмеялся тем резким, неприятным смехом, который нападал на него в последнее время все чаще. Это все было так сюрреалистично. Он шире распахнул окно и вдохнул морозный воздух. Эви ушла обратно в тепло. Джек исчез.