Война (Книга 2)

А Сталин молчаливо постоял над картой, затем перешел к другой, но тут же опять вернулся к карте Западного фронта... Будто сюда, в центр старой Москвы, из гремящих войной далей стеклись все сложности кровавой борьбы, с ее невероятным напряжением, человеческими трагедиями, страданиями, неразрешимыми вопросами, и заполонили собой эту страшную немоту кабинета.

Кажется, остановилось время... Нет, было похоже, что остановилась в своей поступи сама История.

Изменчивые тени на покрывшемся испариной лице Сталина, подернутые мучительной тоской глаза с набухшими и помокревшими веками никому ничего доброго не предвещали. Все присутствующие в кабинете словно растворились в нахлынувших мыслях и чувствах, понимая, а иные, может, даже постигая интуитивно по-особому опасно-взрывчатую ситуацию. За синими стрелами, которые словно впеклись в карты и обозначили прорывы механизированных войск немцев, Сталин силой цепкого воображения будто бы воочию увидел лязгающие броней танковые клинья и ощутил их грозную прочность.

Он повернулся к Тимошенко и Жукову и, глядя на них недобрыми глазами, с неожиданным спокойствием сказал:

- Ну, мы ждем, докладывайте, пожалуйста, и объясняйте. - Он сделал нажим на слове "объясняйте".

Молотов, стоявший рядом и тоже успевший охватить взглядом на картах глубину вражеских прорывов, видя крайне расстроенное и как-то порыхлевшее лицо Сталина, понимал, что внешнее его спокойствие отнюдь не выражает внутреннего состояния. И самое плохое и непоправимое, что может сейчас произойти, - это смещение руководства Наркомата обороны и Генерального штаба. Ведь гнев - плохой советчик...

Тимошенко, Жуков и Ватутин, кажется, подумали о том же и, как истинные военные, ощутив опасность, внутренне подобрались. Жуков даже шире расправил грудь, а глаза его засверкали обидой и негодованием.

- Товарищ Сталин, - с вымученной извинительностью заговорил маршал Тимошенко, потупив взгляд, как бы смущаясь своего огромного роста перед невысокой, коренастой фигурой Сталина, - мы еще не успели обобщить собранный материал. Многое неясно... Есть противоречивые сведения... Я не готов докладывать.

И тут последовал взрыв.

- Вы просто боитесь сообщить нам правду! - почти закричал Сталин. Потеряли Белоруссию, а теперь хотите поставить нас перед фактом новых провалов?! Что делается на Украине? В Прибалтике? Вы управляете фронтами, или Генштаб только регистрирует информацию?!

Вспышка гнева Сталина - это была все-таки разрядка. Да и такую резкость он позволял себе не в тех случаях, за которыми могло последовать крайнее решение. Теперь надо ждать скорого затишья и - пусть с чувством неловкости - делового разговора.

Однако Жуков... Ох уж этот начальник Генерального штаба Жуков - само воплощение беспощадной и резкой прямоты и откровенности... Впрочем, он единственный из всех, кто находился сейчас в кабинете наркома, собственными глазами видел фашистскую силищу, был под бомбами, пулями и осколками, видел кровь, смерть, пожарища и муки отчаяния; он, может быть, и имел право на столь бескомпромиссный ответ.

- Разрешите нам продолжить работу! - глядя прямо в лицо Сталину, сказал Жуков.

- Может, мы мешаем вам?! - вклинился Берия.

- Обстановка на фронтах критическая! От нас ждут указаний!.. - Жуков кинул на Берия горящий взгляд. - Или вы сумеете дать их?!

- Если партия поручит, дадим, - обидчиво ответил Берия.

- Это если поручит! - сурово бросал слова Жуков. - А пока дело поручено нам! - Затем начальник Генерального штаба повернулся к Сталину и неожиданно спокойно сказал: - Простите меня за резкость, товарищ Сталин. Мы разберемся и сами приедем в Кремль...

Воцарилось неловкое молчание. Казалось, не миновать нового взрыва гнева Сталина. Но заговорил Тимошенко, стараясь сгладить неловкость:

- Товарищ Сталин, мы обязаны в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже информировать вас...

Сталин тут же перебил его:

- Во-первых, вы делаете грубую ошибку, что отделяете себя от нас! А во-вторых, о помощи фронтам, об овладении обстановкой нам теперь надо думать всем вместе. - Затем Сталин обвел печальным взглядом членов Политбюро и, кивнув им, сказал: - Пойдемте, товарищи... Мы, кажется, действительно появились здесь не вовремя...

Никому не сказав ни слова, ни с кем не попрощавшись, Сталин сел в свою машину, и она, выехав со двора Наркомата обороны, направилась в сторону Арбатской площади. За ней устремились две машины с охраной, а следом - машины членов Политбюро. Молотов полагал, что Сталин сейчас поедет в Кремль, что его машина повернет с Арбатской площади к Библиотеке имени Ленина, но она пересекла площадь, нырнула в Арбатскую улицу и, пропустив вперед один из сопровождавших автомобилей, понеслась в сторону Киевского вокзала. Другие автомобили, в которых ехали руководители страны, резко набрали скорость и, оставив позади Арбат, устремились в сторону Кремля.

Только машина Берия у Кутафьей башни круто повернула влево и помчалась на Лубянку...