Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

Предложение Гошена в Лондоне было встречено насмешками, когда его телеграмму прочли на следующее утро. Учитывая сильный антигерманский уклон в министерстве иностранных дел, Кроу отметил: «Единственный комментарий, который нужно сделать по поводу этих поразительных предложений: они говорят о потере доверия к государственному деятелю, который их делает… Ясно, что Германия практически приняла решение воевать и единственным сдерживающим фактором до сих пор для нее был страх того, что Англия присоединится к защите Франции и Бельгии»[1765]. Грей побледнел от гнева, когда узнал об инициативе Бетмана, и выражения, в которых был написан ответ, отправленный британскому послу в Берлин в тот же день, были такими крепкими, каких он никогда не позволял себе употреблять. Предложение, чтобы Великобритания молча согласилась на нарушение Германией нейтралитета Бельгии и осталась нейтральной, пока Германия будет побеждать Францию, было «неприемлемым». Грей продолжил: «Для нас заключение такой сделки с Германией за счет Франции будет позором, от которого доброе имя нашей страны никогда не отмоется»[1766].

Давление на англичан, чтобы они обозначили свою позицию, нарастало. В Париже Пуанкаре сказал английскому послу Берти, что, если на континенте разразится война, Великобритания почти наверняка окажется втянутой в нее для защиты своих интересов, и если сказать об этом сейчас, то Германия почти наверняка удержится от нападения на своих соседей. Все больше отчаиваясь, Поль Камбон не давал покоя своим друзьям в министерстве иностранных дел Великобритании и нанес визит Грею, чтобы напомнить ему, что в ноябре 1912 г. они обменялись письмами, в которых пообещали, что их две страны будут советоваться друг с другом при наступлении серьезного кризиса насчет того, какие шаги они могут предпринять вместе. Однако кабинет министров Великобритании все еще не мог прийти к твердому решению относительно политики, которой он станет придерживаться в случае начала войны на континенте. Либеральный Комитет по иностранным делам, который давно уже критиковал Грея и подозревал его в том, что тот связан тайными обязательствами с Францией, пригрозил Асквиту лишением своей поддержки, если будет принято решение о вмешательстве Великобритании. Один из его членов написал Асквиту, что до девяти десятых членов парламента от Либеральной партии будут против такого решения правительства. При этом Грей и его соратники – либералы-империалисты, вероятно, откажутся работать в правительстве, которое не поддержало Францию. Лидеры либералов опасались – и небезосновательно, – что правительство может быть распущено, что оставит дорогу к власти открытой для консерваторов[1767].

31 июля, в пятницу, кабинет министров снова собрался на заседание и принял лишь решение о том, что не может дать Камбону каких-либо обещаний. Россия уже начала мобилизацию, и, хотя они об этом знать не могли, Австро-Венгрия собиралась объявить у себя всеобщую мобилизацию, и Германия планировала предпринять первые шаги к своей собственной. На заседании Грей продолжал настаивать на том, чтобы Великобритания оставалась совершенно свободной в принятии решения, что ей делать[1768]. Айра Кроу с этим не соглашался. В убедительном меморандуме, написанном в тот же день, он доказывал: «Теория о том, что Англия не может участвовать в большой войне, означает ее отказ от положения независимого государства. Ее можно поставить на колени и заставить подчиняться указаниям любой державы или группы держав, которые способны воевать, и таких несколько… Вся политика Антанты может оказаться бессмысленна, если она не означает, что в справедливом споре Англия встанет на сторону своих друзей. Такие честные ожидания были озвучены. Мы не можем отказаться их признать, не подвергнув наше доброе имя суровой критике»[1769].

Вне небольшого круга тех, в чьих руках теперь была судьба Великобритании, общественное мнение также оставалось разделенным, но уже склонялось в сторону интервенции. «Таймс», например, теперь доказывала, что Великобритания имеет моральные обязательства перед Францией и Россией и, более того, не может стоять в стороне, когда баланс сил на континенте сдвинулся в сторону Германии[1770].