Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

В 1914 г. европейские лидеры потерпели провал, либо намеренно выбрав войну, либо не найдя в себе сил противостоять ей. Более полувека спустя перед молодым и неопытным американским президентом встала проблема кризиса в своей стране и своего собственного выбора. В 1962 г., когда Советский Союз разместил на Кубе свои войска, включая ракеты с ядерными боеголовками, способные наносить удары по Восточному побережью Соединенных Штатов, Джон Ф. Кеннеди подвергся сильнейшему нажиму со стороны своих собственных военных, которые хотели, чтобы он принял меры даже с риском начала тотальной войны с Советским Союзом. Он устоял отчасти потому, что извлек урок из фиаско предыдущего года в заливе Свиней: военные не всегда правы, но также и потому, что незадолго до кризиса прочитал книгу Барбары Такман «Пушки в августе» – необычное повествование о том, как Европа, ошибаясь и спотыкаясь, пришла к Великой войне. Он предпочел начать переговоры с Советским Союзом, и мир отошел от края пропасти.

Потрясение, возбуждение, уныние, покорность: европейцы по-разному встречали грядущую войну. Некоторые нашли утешение, даже вдохновение в том, каким образом их народы стали единым целым. Великий немецкий историк Фридрих Майнеке назвал эту войну «одним из величайших моментов в моей жизни, который внезапно наполнил мою душу глубочайшей верой в наш народ и величайшей радостью»[1830]. Генри Джеймс, напротив, с болью написал своему другу: «Совершеннейшая невероятность чего-либо, столь пустого и столь постыдного, в век, в котором мы жили и считали его утонченным и высокоцивилизованным, несмотря на все его ощутимые несоответствия, и увидели в конце концов всю его мерзость в крови и поняли, что именно это и подразумевалось все это время, подобна внезапному узнаванию в семейном кругу или группе лучших друзей банды убийц, мошенников и негодяев; такое же потрясение»[1831].

Европа могла бы направить свои стопы и в других направлениях, но в августе 1914 г. они привели ее к концу пути, и теперь она стояла перед уничтожением.

Эпилог Война

4 августа над Европой разразилось, по словам Теодора Рузвельта, «огромное черное торнадо»[1832]. Подобно внезапной летней грозе война застигла многих врасплох, но сначала почти не было предпринято попыток избежать ее. Некоторые европейцы испытали облегчение оттого, что ожидание закончилось, и даже успокоение, так как их общества сплотились. Европейское движение за мир распалось по национальному признаку, который всегда присутствовал в нем, и по всему континенту социалисты объединяли силы с партиями среднего и высшего классов и голосовали подавляющим большинством за военные кредиты. Немецкие социалисты ощутили, что «ужасное напряжение спало… впервые почти за четверть века можно было с открытым сердцем, ясным сознанием и безо всякого ощущения предательства влиться в хор поющих захватывающую и яростную песню: «Deutschland, Deutschland, uber alles!»[1833] Уинстон Черчилль был далеко не одинок в том, что ощущал возбуждение от самой драмы. «Моя дорогая, – писал он жене, – все клонится к катастрофе и краху. Я заинтересован, готов и счастлив. Разве не ужасно быть таким?»[1834] Большинство европейцев, насколько можно судить, были просто ошеломлены теми скоростью и окончательностью, с какими закончился долгий мир в Европе. Они приняли начало войны с покорностью и чувством долга, убежденные в том, что их страны являются невиновными сторонами конфликта, подвергшимися нападению угрожающих им иностранных войск.