Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую

Вильгельм куда охотнее говорил, нежели слушал. За первые двенадцать лет своего правления он произнес более 400 официальных речей и множество неофициальных[154]. Лерхенфельд говорил, что весь двор начинал беспокоиться, когда кайзер готовился произнести очередную речь, – ведь никто никогда не мог предположить, что он намеревается сказать[155]. Часто он и правда произносил очень глупые и тенденциозные вещи – он любил говорить, как он «сокрушит», «сломит» или «уничтожит» тех, кто стоит на его пути или на пути Германии. Еще в первый год своего правления он участвовал в открытии военного мемориала во Франкфурте и объявил, что никогда не уступит ни пяди земли, оставленной ему предками: «Пусть лучше наши 18 армейских корпусов и 42 млн человек населения останутся на поле боя, чем мы уступим хотя бы один камень»[156]. Пожалуй, самую свою печально известную речь он произнес в 1900 г., напутствуя германскую экспедицию против «Боксерского восстания». Они [солдаты] встретят свирепого врага и не должны проявлять мягкости: «Всякий, кто попадет в ваши руки, – да будет предан мечу!» Далее он произнес фразу, которая потом долго преследовала немцев, – он призвал солдат подражать древним гуннам: «Пусть благодаря вам в Китае тысячу лет будут помнить имя Германии – так, чтобы ни один китаец, узкоглазые они там или нет, не осмелился бы поднять глаза на немца»[157].

Хотя Вильгельм восхищался твердостью в других и стремился выказывать ее сам, он все же был эмоционально неустойчив. Один из его дипломатов, Вильгельм Шён, говорил, что императора терзали «сомнения и самоуничижение». Его окружение постоянно переживало из-за состояния нервов кайзера, его склонности впадать в возбужденное состояние и присущих ему вспышек ярости[158]. Когда он сталкивался с непреодолимыми трудностями, порой созданными им же самим, то часто сдавался и начинал говорить об отречении и даже о самоубийстве. Шён вспоминал, что «в такие моменты требовались все усилия императрицы, чтобы возродить его отвагу и побудить действовать дальше, в надежде на лучший исход»[159]. Был ли кайзер, гадал австрийский военный атташе, «как говорится, немного не в себе»? Эти опасения разделяли многие из тех, кто служил Вильгельму. В 1903 г. князь Ойленбург отправился с императором в обычный круиз по Северному морю. В это время Вильгельм обычно был спокоен и расслаблялся за игрой в карты с членами своей свиты, но в тот раз он вдруг стал вести себя капризно. В отчаянии Ойленбург писал Бюлову: «Его стало трудно сдерживать, и он во всем проявляет свой тяжелый характер». Вильгельм то и дело изменял свои решения, но всякий раз настаивал на своей правоте. «Он бледен, несет всякую дичь, – продолжал Ойленбург, – беспокойно оглядывается по сторонам и беспрестанно врет… Он произвел на меня столь ужасное впечатление, что я до сих пор не могу прийти в себя»[160].

Современники и потомки Вильгельма потратили немало времени, пытаясь разобраться в его личности. Для этого необходимо вернуться в его детство, а возможно, даже к самому моменту его рождения. Виктории, его матери, тогда было лишь восемнадцать лет, а роды были крайне долгими и трудными. Вероятно, младенец пострадал от временного недостатка кислорода, и его мозг тоже, возможно, был поврежден. Как только стало понятно, что Вильгельм выжил, доктора сосредоточили свое внимание на его матери, которая пребывала в тяжелом состоянии. Лишь несколько часов спустя было обнаружено, что левая рука младенца вывихнута[161] – она впоследствии так и не стала расти правильно, несмотря на все лечебные процедуры – от ударов током до использования шины из скелета зайца. Костюмы и мундиры Вильгельма тщательно подгонялись, чтобы скрыть это увечье, но оно было очень досадным для того, кто стремился грозно выглядеть на боевом коне и от кого этого ожидали другие.

Его мать признавалась королеве Виктории, что поначалу не уделяла большого внимания детям (а их у нее было восемь). Однако впоследствии она даже перегнула палку, контролируя его образование во всех деталях. Мать предупреждала ее: «Я часто думаю, что избыточная забота и постоянный надзор в итоге создают те самые опасности, которые желаешь предотвратить»[162]. Старая королева была права. Вильгельм не любил своего строгого и лишенного чувства юмора наставника – а равно сопротивлялся и попыткам превратить его в правильного либерала. Его родители – кронпринц и его супруга – мечтали превратить Германию в настоящую конституционную монархию, в современное государство, которое считалось бы с интересами народа. Викки подливала масла в огонь, не скрывая своего мнения о том, в чем Германия уступала Англии. Из-за всего этого супруги были в плохих отношениях с консервативным прусским двором и, что более важно, с императором Вильгельмом I и его чрезмерно могущественным министром – Бисмарком. Хотя молодой Вильгельм любил мать и помногу с ней общался, но все же он постепенно начинал злиться на нее. Это же можно сказать и о его отношении к Великобритании.